— Ему нравилась Мельницкая, — повторила свидетельница.

Поскольку сам судья, похоже, в лесу не баловался уже давненько, он, покопавшись в документах, поспешил перейти к более понятной ему теме:

— Вы ездили в Познань?

— А что, ваша честь, это запрещено?

Ого, за такой постановкой вопроса скрывалась глубокая обида. Судья легкомысленно игнорировал проблему свободы передвижения.

— Вы говорили, что боитесь ареста?

Ещё как боялась, это было видно сразу. И Гонората, и Павловская давали показания совершенно спокойно, без малейших опасений, даже сопровождаемый милиционером молодой человек не проявлял беспокойства, а вот Зажицкая — напротив. Она всё время была настороже, и последний вопрос ей категорически не понравился.

— Она жутко боится, — шепнула Патриция в брошку, а Кайтусь, вдруг заинтересовавшись, посмотрел на свидетельницу.

Зажицкая опять помолчала и, поразмыслив, нашла выход:

— Это когда? — спросила она осторожно.

Судья чужие вопросы пропускал мимо ушей.

— Вы признавались Климчаку… — недовольно подсказал он.

— Нет. — Тут свидетельница проявила твёрдость.

— А откуда же он знал?

— Я говорила его сестре…

— Что вы говорили?

«Так она тебе, старый хрыч, и скажет», — подумала Патриция.

Давление, однако, оказалось слишком сильно, и Зажицкой не удалось вывернуться. Она упорно молчала, а судья мелочиться не стал и нашёл себе другого собеседника:

— Гонората, что говорила Зажицкая?! — рявкнул он в сторону публики.

Гонората, не торопясь, встала с места.

— Она мне рассказывала, что у неё в Познани были знакомые. Её использовали как приманку, а сообщники обирали жертву.

— Климчак, что говорила Зажицкая?

Климчак тоже поднялся, и видно было, что вопрос доставил ему истинное наслаждение.

— Зажицкая рассказывала, что в Познани она оказалась в трудном положении и занималась проституцией.

— Ну, что скажете? — упрекнул судья свидетельницу.

Той с трудом удалось скрыть ярость:

— Нет, всё это неправда.

Патриция начала сомневаться в своих мыслительных способностях. Кто им всем, собственно говоря, нужен, Климчак, Стася или Зажицкая? Кто здесь должен быть всенародно осуждён и приговорён? В начале рассмотрения дела защитник размахивал перед судейским носом бумажонкой на тему разврата, какой-то кляузой, а Высокий Суд знать ничего не хотел, теперь же сам вцепился и землю роет. Нет, что-то с этой Зажицкой сильно неладно…

Судья сделал многозначительную паузу, не иначе чтобы до всех дошло, а может, просто устроил себе передых:

— Когда Руцкая снова пришла к вам?

Зажицкая явно почувствовала под ногами твёрдую почву, приосанилась, стала менее напряжённой.

— На другой день прямо с утра.

— И что сказала?

— Лицо у неё было опухшее.

— Красное? Синее?

— Нет, опухшее.

Судье опухшего лица было явно мало, ему требовались травмы посерьёзнее.

— Может, у неё просто зуб разболелся? — съехидничал он.

Зажицкая не дала сбить себя с толку:

— Ничего подобного, она вся была в синяках, руки, ноги…

Ну, руки и ноги — это уже лучше.

— И что она говорила?

— Поначалу не хотела рассказывать, только потом призналась, что была у Гонораты, её там подпоили, должны были отвезти домой, а завезли на дачу. Там Климчак стал к ней приставать, ударил по лицу, когда она попыталась бежать, и бил, пока кровь из носа не пошла…

— Поняла! — прошипела, сдвигая прикрывавшую брошку ткань, Патриция, на которую нашло внезапное озарение. — Я тебе позже расскажу, знаю, как дело было!

Кайтусь бросил на неё подозрительный взгляд. Судья тянул свою резину, пока без скачков во времени.

— Кто её уговорил идти в милицию? Вы? Из ревности?

Зажицкая демонстративно пожала плечами:

— Я спросила, что она намерена делать? Она ответила, что пойдёт в милицию. Муж сказал, чтобы мы шли к свёкру, он работает в милиции.

— Вы были так дружны, что Руцкая пришла именно к вам?

Зажицкая пожала плечами, на сей раз без всякой демонстрации.

— Пришла как к подруге…

Судья выдохся и бросил свидетельницу на съедение сторон. Господин прокурор с минуту разглядывал очаровательную ласку, наверняка прикидывая, как бы её половчее заарканить, чтобы хоть на бумаге свести в этом грязном деле концы с концами.

Патриция была абсолютно уверена, что он предпочёл бы провести допрос в гораздо более непринуждённой обстановке, позволяющей использовать лёгкий флирт с последующим соблазнением, что несравнимо действеннее, чем вся эта занудная тягомотина. Вот только шансов на это не было никаких, так ему и надо!

— Климчак и его сестра отзываются о вас как нельзя хуже, — начал прокурор наконец, неуверенно косясь на Патрицию. — Вам известно, что в Познани против вас возбуждено дело?

— Нет.

— Вы ничего не знаете?

Зажицкая упорствовала:

— Нет.

«Пошла в отказ», — подумала Патриция, и, похоже, Кайтусь подумал то же самое, поскольку перестал давить на свидетельницу.

— А что вы думаете… Когда к вам пришла Руцкая, вы поверили, что Климчак её изнасиловал?

В ответе послышалось лёгкое презрение, сопутствующее тем не менее серьёзному размышлению:

— Я сначала не поверила, так как не думала, что он на такое способен, и только когда она показала укусы, синяки и поклялась…

Показы явно оказались сомнительными, поскольку обвинение закончило допрос с чрезвычайной поспешностью. Патрицию это здорово удивило, с чего бы вдруг? Чего он испугался? И какие такие укусы, разве что собака, ассоциированная с капустой, постаралась? Что же Кайтуся так не устроило?

Адвокат собак не боялся.

— Как вы объясните факт… — начал он осуждающе, листая лежащие перед ним документы. — Сначала вы посылаете пострадавшую к прокурору…

— Она сама! — резко возразила Зажицкая.

— …а потом вы пишете письмо, что Руцкая влюбилась и сама искала встречи с Климчаком?

Враждебность полыхнула из свидетельницы, словно жар из приоткрытой печи:

— Я уже объясняла, что это письмо я написала под диктовку Гонораты!

— Но вы ещё написали, что имело место медицинское обследование, и врач установил у Руцкой нетипичную физиологическую особенность. Другими словами, что она по-прежнему является девицей или никогда девицей не была. Такая естественная особенность её организма Этого Гонората знать не могла, а значит, не могла и вам продиктовать. Откуда вы это взяли?