к Японии, утверждая, что она не может победить в этой войне, поскольку Запад никогда не позволит азиатской стране победить одного из своих. Однако в журнале приводились и про-японские, и антинейтральные точки зрения; что делало его самым либеральным изданием, позволяющим читателям самим прийти к политическим выводам. Однако этот журнал можно было обвинить в распространении наивных идей о войне:

Издатели «Дунфан цзачжи» утверждали, что победа Японии приведет к изменениям в России, которые, в свою очередь, приведут к сокращению вооружений в России, а это приведет к сокращению вооружений в других державах. Следовательно, Китай сможет продолжить политику реформ, и наконец будет положен конец обсуждениям раздела Китая, поскольку войска больше никому не понадобятся [Muller 2013:27].

Тем не менее Китай призывали следовать примеру японской модернизации для приобретения большей силы и престижа.

Хотя такие идеи были широко распространены, победа Японии и события после 1905 года пролили свет на империализм Японии в Китае, который был следующей страной в списке ее военных задач. Хотя Китай официально мог поддерживать свой суверенитет в Маньчжурии, согласно Портсмутскому мирному договору Япония имела право отправлять свои войска в этот регион для защиты Южно-Маньчжурской железной дороги. Более того, несмотря на то что Китай был непосредственно затронут условиями мирного договора, его дипломаты не были приглашены на переговоры в Портсмут. Политическая слабость правительства в Пекине была так же очевидна, как требование нейтралитета иностранными дипломатами за полтора года до этого. Война доказала внутреннюю слабость Китая и его правительства, которое собственное население обвиняло в том, что оно похоже на правительство России. Реформаторы, как и революционеры, хорошо осознавали, что конец Китайской империи близок, несмотря на то что пути этих групп по окончании Русско-японской войны разошлись: «…в то время как реформаторы надеялись на сотрудничество с правительством, которое, как они предполагали, “проснулось”, и на революцию “сверху” по модели Японии, революционерам было более чем понятно, что с текущим правительством будущего не будет [Sic!]» [Muller 2013: 34]. Китайские революционеры, однако, изначально были склонны следовать примеру Японии, куда ездило для изучения азиатской ролевой модели все больше и больше студентов. Сунь Ятсен (1866–1925), как говорилось выше, также был под впечатлением от исхода Русско-японской войны [Sun 1953: 65]. Он основал в 1905 году в Токио организацию «Тунмэнхой» («Китайский революционный союз») и наладил контакт с ведущими паназиатскими обществами Японии [Schiffrin 2007: 169][163]. «Кокурюкай» и «Гэнъёся» поддерживали его финансово, но он не мог получить поддержку от японского государства, которое стало великой державой, не заинтересованной в революции в Китае. Хотя «Кокурюкай» организовал транспортировку оружия в Китай для поддержки революции, чтобы получить большее влияние в постреволюционном китайском правительстве, японская полиция не позволила этой транспортировке состояться. Китай требовал в 1907 году высылки Сунь Ятсена из Японии, но хотя Министерство иностранных дел оплатило отъезд революционера, в дальнейшем никакой поддержки он не получал. Таким образом, очевидно, что правительству в Токио была безразлична судьба революции в Китае и оно не поддерживало народ Китая в борьбе с архаичной и коррумпированной системой [Sabey 1972: 229–233]. Следовательно, шанс на более тесное сотрудничество Китая и Японии в Восточной Азии был упущен, и с ростом националистических чувств в крупных китайских городах японцы стали восприниматься как враги [Hando 2010: 22]. Наиболее же заметное влияние Русско-японской войны на Китай было оказано в Маньчжурии.

Маньчжурия

Поскольку ее политический статус отличался от статуса других китайских провинций, Маньчжурия интегрировалась в их систему только после Русско-японской войны. Несмотря на то что Маньчжурия имела официальный статус провинции Китая, Япония начала активно в нее инвестировать, так как планировала проводить экспансию в этом направлении. Это стало прямым последствием войны, которая закончилась для Японии лишь экономическим истощением, а не приобретениями в виде российских контрибуций. С точки зрения Японии экспансия в Маньчжурию была необходима для восстановления экономики, но она могла привести к конфликту с США в том, что касалось политики открытых дверей непосредственно в этом регионе [Muller 2013: 35]. Для экономической и стратегической безопасности Японии требовалось усиление контроля над Маньчжурией и предотвращение конкуренции за регион, которая могла бы угрожать ее национальной безопасности и доминирующему положению [Honda 1913:129]. Поскольку в период от Боксерского восстания до начала Русско-японской войны Маньчжурией владела Россия, правительство в Пекине надеялось получить регион назад, чему Япония после подписания Портсмутского мирного договора очевидно противостояла. Экономический интерес США в Маньчжурии усилил бы напряжение между двумя соперниками в Восточной Азии; иными словами, как это описывает Хонда Масудзиро, «любезные американцы обнаружили, что Япония стала лидером, тогда как раньше она представлялась слабой по сравнению с Китаем и Россией» [Honda 1913: 131–132].

Если учесть, что Маньчжурия – это типичный пограничный регион, развитие современной экономики которого происходило между 1860 и 1930 годами, то есть тогда, когда границы между Китаем, Японией и Россией обрисовались отчетливей, в регионе появилось больше поселений, а политическое присутствие стало более явным, становится очевидно, что события 1905 года привели к высокой международной конкуренции за контроль над территорией, экономическая заинтересованность в которой росла [Eckstein et al. 1974:239]. Индустриализация внутри Маньчжурии привлекла иностранный капитал, но поскольку Токио оценивал Маньчжурию как еще одну Корею, которая будет снабжать островное государство ресурсами, японскому правительству не нравилась заинтересованность других стран. Однако политика династии Цин долгое время препятствовала появлению поселений китайцев в регионе, поэтому там появились поселения русских, монголов, корейцев и японцев. Во второй половине XIX века в регионе было просто основать поселение, поэтому Маньчжурия стала настоящим плавильным котлом, когда после Русско-японской войны туда прибыла волна поселенцев из Кореи. Люди, переселяющиеся в Маньчжурию, часто стремились сбежать от своих правительств, как, например: сибирские ссыльные из России, корейцы, убегающие от колониального правления Японии, или китайцы, уезжающие подальше от коррумпированных чиновников. Однако имперские чиновники, нуждающиеся в дополнительных деньгах, постепенно усложняли въезд на некоторые территории Маньчжурии, ставшей для многих «краем надежды и мечты» [Eckstein et al. 1974: 239][164]. Ситуация не поменялась и после Русско-японской войны, за исключением того, что Япония решила воспользоваться этим обстоятельством для создания в 1930-е годы марионеточного государства Маньчжоу-Го[165]. Как справедливо заметил Асада Масафуми, «Маньчжурия оставалась пороховой бочкой в Восточной Азии» [Asada 2010: 1283] даже после окончания Русско-японской войны. Российская, Китайская и Японская империи, каждая из которых стремилась к господству в северно-восточной провинции Китая, разместили в регионе свои войска. Для России, Японии и даже США Маньчжурия была не естественной частью Китая, а, скорее, некоей пристройкой, которую легко