– А мне ее жалко, – вздохнула мама.

– А мне Леву жалко, – подхватил папа.

– А мне никого не жалко, – сказал Алешка.

Все удивились, но опять ему никто не возра-зил. А он ехидно добавил:

– Нам надо с Таньки денег содрать символически, на ее прокорм.

В общем, в один прекрасный дождливый день Алешка надел свой рюкзачок с личными вещами и уехал с Чашкиными в их экологически чистое имение. На целую неделю.

В доме сразу стало пусто, тихо и скучно. Тем более что мы даже по мобильникам общаться с ним не могли. Потому что Ираида Андреевна нас предупредила:

– Мобильники я у них конфискую. Раз уж мы на рождественских каникулах будем в Италии, ребята должны освоить английский язык углубленным методом. – Я, правда, не совсем понял: едут в Италию, а учить будут почему-то английский язык. – Всю неделю мы будем общаться только на языке Шекспира.

Что называется «фейсом об тэйбл». Алешка, по-моему, кроме этой лаконичной фразы знает только «герл», «э пенсил» и «йес-обэхаэс». Но ничего, если будет трудно, он там их живо научит жестами общаться.

А маме, чтобы она не волновалась, Ираида пообещала, что время от времени Алешка будет давать эсэмэски о своем крепком здоровье и хорошем настроении.

– А я его послания, – добавила она, – стану контролировать, чтобы ваш фантазер вас чем-нибудь не напугал.

«Правильнописанием», например.

– Вы очень этим нас обяжете, – вежливо сказала мама.

А папа, как ни странно, ничего по этому поводу не сказал. И я опять подумал, что они с Алешкой знают больше, чем мы с мамой. И с Танькой тоже.

С отъездом Алешки наши оперативные дела как-то затухли. И раздувать их пока не было смысла. Танька проверила на наличие (вернее, на отсутствие) весь лицейный запасник, и мы имели полный список исчезнувших рисунков. Никишов снял наружное наблюдение за банками, потому что до очередной выплаты пенсий, как мы установили, оставалось еще недели две.

Так что делать по этим направлениям было нечего. Алешка-то что-нибудь придумал бы, а вот без него в делах наметился застой. Меня даже немного удивило, что он так легко все бросил и уехал развлекаться на квадроциклах под яблонями, между мангалами. Но вот когда от него пришла первая эсэмэска, меня осенило: он ведь туда работать поехал, разведчик наш.

И вот пришла его первая «радиограмма», шифровка такая. От которой все мы немного прибалдели. Впрочем, прибалдели не все. А которые прибалдели, те ненадолго.

Вот ее подлинный текст (с уточненным «правильнописанием»):

«Привет от фазаньих курочек. Здесь много картин природы. Яблок нет. Зато есть всякие разные вещи. Алекс».

Мама схватилась за голову:

– Он простудился в бассейне на этом дурацком квадроцикле! Он бредит! Куда смотрит Ираида Андреевна?

– Надеюсь, – улыбнулся папа, – она никогда не смотрела в книгу о Шерлоке Холмсе.

– Отец, ты тоже не здоров?

– И у меня жар, – добавил я. – Это «Глория Скотт» меня заразила!

Папа обнял маму и сказал:

– Не волнуйся, мать. Мы все здоровы. Это не бред, а шифровка. Алешка передал нам секретную и важную информацию.

– Переведи. – Мама села и приготовилась слушать, держа в руке мобильник с Алешкиным сообщением.

– Мам, – сказал я, – ты плохо знаешь детективную классику. У Конан Дойла есть такой рассказ – «Глория Скотт». Там один дядька посылает загадочное письмо другому дядьке. И тоже вроде бред. А чтобы не был бред, нужно читать только каждое третье слово.

– Поняла? – спросил папа. – Теперь прочитай. Каждое третье слово.

Мама прочитала, запинаясь:

– «Фазаньих много яблок много разные Алекс». Это, по-вашему, уже не бред? Все понятно: много фазаньих яблок и разных Алексов. С температурой.

– Мам, первую фразу не надо читать, – объяснил я. – Это как пароль. Алешка подсказал этот шифр. В книге есть эта ключевая фраза: «Фазаньих курочек берегитесь».

– Сразу надо было сказать. – Мама заметно успокоилась. – Шпионские игры! Фазаньи курочки! Читаю снова: «Картин нет. Есть вещи». Так, что ли? И как это понять? Он что, торговлю там открывает? «Картин в продаже нет, могу предложить краденые вещи», так?

Как ни странно, мама почти угадала. А папа сказал:

– Ну, с картинами все ясно. Они уже греются под итальянским солнышком. А вот вещи…

– Какие еще вещи, отец? Нет у Лешки вещей. Он даже зубную щетку забыл.

– Он ее не забыл, – наябедничала Танька. – Он ее спрятал. – И спросила папу: – А почему вы сказали, что с картинами все ясно?

– Да вот почему. – Папа достал из кармана пачечку фоток. – Посмотри, это они?

Танька перебрала снимки и чуть не заплакала.

– Они, конечно. Только названия другие и вместо авторов опять «Неизв. худ., 11 л.». Это ваш инспектор прислал?

– Да, я попросил его понаблюдать за экспозициями галереи.

– Я только никак не пойму, зачем все это нужно? Их ведь на продажу не выставили?

– Пока нет, – как-то загадочно ответил папа. – Время еще не пришло. Но подготовка уже ведется.

– Какие-то сплошные загадки, – недовольно заметила мама. – Сплошные фазаньи курочки.

– А вот еще одна, – усмехнулся папа и протянул ей какую-то иностранную газету.

Мама повертела ее и вернула папе:

– Я такими зарубежными языками плохо владею. Как-то позабылось все.

– Да вот мне перевод сделали. – И папа показал нам распечатку. – В двух словах: готовится всемирная сенсация; кажется, раскрыто имя загадочного художника; юное дарование творит шедевры!

– И кто же это? – задумалась мама. – Какое такое дарование?

– Я очень удивлюсь, – улыбнулся папа, – если это не Алексей Оболенский.

Больше он ничего не сказал, забрал фотки и статью и скрылся за дверью своего кабинета.

А мы остались в большой комнате с раскрытыми ртами…

Мне надо было собраться с мыслями. Вернее, в них разобраться. Я совершенно запутался. В голову лезла сплошная ерунда. Даже вроде того, что Алешка отправил за рубеж свои детские каракули. Они у него уже тогда были чересчур талантливые.

Ну и что? Мало там своих юных дарований? Загадочных творцов…

Голова у меня была мутная, и, чтобы освежить ее, я пошел в парк. Тем более что дождика не было и даже изредка выглядывало меж облаков грустное осеннее солнце.

В парке было хорошо. И очень тихо – мокрая листва под ногами не шуршала, горластые вороны еще не вернулись в свои гнезда. И шум проспекта сюда не проникал, его задерживали деревья своими почти уже голыми ветками.