— Оно возникает у тех, кто хочет сохранить власть любой ценой. Например, у тиранов и диктаторов.

— Осмелюсь настаивать, и у нормального человека тоже. К тому же клише наших идеологов не приблизят нас к решению проблемы, как это и случалось последние тридцать лет.

— Вы предлагаете поменять идеологию?

— Я предлагаю поменять мозги. Точнее, наконец вспомнить, что они есть. По-моему, кто-то нам это уже предлагал.

Их глаза встретились, но уже через секунду он продолжил:

— Что касается сохранения власти любой ценой, разве мы не стремились всегда к этому? Или у вас появились ценовые ограничения по степени планируемых к применению мер? Ограничения, за которые вы не выйдете? Если так, тогда что-то действительно изменилось в этом мире.

— Но, господин президент, мы даже еще и не приступили к их обсуждению, — она попыталась повернуть разговор к цели, ради которой была здесь.

— Нет, что-то здесь не так, изъян налицо, — пробормотал Тайлер, явно не замечая ее реплики. — Полагаю, "всегда правы" — утверждение из наших учебников, которое вы добросовестно выучили, — сыграло с нами плохую шутку.

— Знаете, я тоже изучала историю. Конечно, Мюнхен был ошибкой, и мы это признали. Но, во-первых, это было давно…

— Остерегайтесь слова "давно". Простите, — тут же поправился он. — Как знать, может быть, о решениях, принятых в наши десятилетия, и о том, что мы решим сегодня, ваш коллега лет через пятьдесят скажет: "Конечно, решения были ошибочные, но это было так давно…" История любит смеяться над самонадеянностью, и вы только что сами привели этому доказательство.

— Господин президент, к вам председатель начальников штабов. — Голос из селектора нарушил тишину. Тайлер, явно сожалея о прерванном разговоре, осторожно ступая по мягкому ковру, направился в глубь кабинета.

— Разве он не знает, что встреча перенесена на завтра?

— Мы ему сообщили об этом еще вчера. Он настаивает на аудиенции сегодня.

— Ну, хорошо. Проводите его в зал для совещаний, я сейчас выйду… Простите мэм, я с вашего разрешения ненадолго вас покину.

Маргарет согласно кивнула. Она вовсе была не против паузы в их разговоре. Ведь он пошел совсем не так, как ей представлялось всего несколько часов назад. Тайлер был намного ее старше, да и два срока президентства, хотя и подходили к концу, были весомым аргументом в пользу его опыта. Но то, что она услышала сейчас, выходило за рамки основополагающих принципов международной политики, которые она считала незыблемыми. Так ее учили, она так была воспитана. Сейчас человек, считавшийся несомненным авторитетом в мировой политике и в западной системе ценностей, ставил их под сомнение. К авторитету ее собеседника прислушивалась и другая часть мира, исповедовавшая другие ценности. Уважение, с которым везде относились к нему, было несомненным. Она даже подумала, что скепсис Тайлера — просто игра. И вдруг ее осенило: возможно, ей не известно то, о чем прекрасно осведомлен ее собеседник. Неужели что-то произошло за эти несколько часов? Но что? Что могло произойти, что вынудило его говорить такие вещи? "Гадать бесполезно, — подумала она. — Он сам скажет, когда сочтет необходимым. Какую же позицию занять мне? Ведь без решения я отсюда уйти не могу. Что ж, пожалуй, выбор невелик. Очевидно, нужно потратить время на такую фазу переговоров, как выслушивание ничего не значащих реплик. А там посмотрим".

Дверь бесшумно открылась, и Тайлер поспешно, как ей показалось, прошел к своему столу. Он явно был чем-то озабочен. Сделав пометку на одном из документов, он поднял на нее глаза.

— Еще раз простите. Так на чем мы остановились? Ах да. На тезисе "мы всегда правы!"

Маргарет молча смотрела на него.

— Давайте слегка отвлечемся, госпожа премьер-министр. Сегодня, обсуждая адекватность мер, мы будем опираться на понятия "морально" и "не морально". — Он сделал ударение на слове "будем".

— Безусловно, господин президент. Ведь это и есть наша главная ценность — моральность действий.

— А как вы определите, морален ли поступок? Или мы всегда правы? Тогда я возражаю против использования этого постулата в принятии решения.

— Я удивлена, господин президент. Простите, но вы рассуждаете, как адвокат другой стороны. — Она с трудом избежала слова "противник". — И я вынуждена напомнить вам, что по другую сторону стола сидят представители коммунистов. У них вместе с Россией сегодня одна задача! Еще во время учебы я побывала в Шанхае и прослушала курс лекций известного апологета этой теории. Знаете, меня он не вдохновил.

— Вы были плохой ученицей, если так оцениваете мои рассуждения. Знаете, у русских есть детская книжка "Что такое хорошо и что такое плохо?". Советую прочесть. Вы убедитесь, что их идеология пользуется теми же понятиями "плохо" и "хорошо", что и наша.

— Я не буду этого делать, но отвечу на ваш вопрос. Для человека, воспитанного на наших ценностях, совершенно ясно, что их главное мерило — человеческая жизнь. Коммунисты, погубившие огромное количество людей в лагерях, такие же чудовища, как Гитлер.

— Человеческая жизнь? Отлично, кто может поспорить? — Тайлер встал и, сделав несколько шагов к окну, обернулся.

— Мы, конечно так и думали, сбрасывая ядерную бомбу на Хиросиму. Осмелюсь напомнить, что в мировой истории Америка навсегда останется первой державой, применившей ядерное оружие против мирного населения. Между прочим, там были женщины и дети. За несколько секунд от них остались лишь тени на асфальте. Назовите мне ценности, оправдывающие подобные жертвы. Или это тоже "хотя и было ошибкой, но было так давно"?

— Мы это сделали, чтобы быстрее закончилась война, чтобы исключить ненужные потери среди наших солдат.

— Значит, дети — нужные потери? Вы хотите сказать, что для решения поставленной перед вами задачи — избежать ненужных потерь — оправдано убийство сотен тысяч ни в чем не повинных людей? Тогда это и впрямь западная ценность. Гитлер тоже хотел побыстрее закончить войну и уничтожал в лагерях миллионы военнопленных. А чтобы решить другую задачу, сжигал евреев. И все это он делал у нас, на Западе.

— Эти задачи нельзя ставить на одну доску! — Маргарет резко встала.

— Вот суть ваших убеждений, госпожа премьер-министр. Есть цели, не оправдывающие массовое уничтожение, а есть другие, ради которых можно отправить на тот свет тысячи женщин и детей. Так это вы — коммунист, мэм. Вы забыли, что я историк. Коммунисты первыми провозгласили: "Морально только то, что способствует победе пролетариата". И освободили своих сторонников от такого досадного понятия, как совесть. Неужели вы, женщина, не чувствуете, что разницы здесь нет? — уже тихо добавил он.

— Я не пацифистка, господин президент. Я — премьер-министр своей страны и обязана защищать ее интересы.

— А я не желаю быть ястребом. Знаете, так спокойнее на душе. С возрастом понимаешь, что гармония с собой неразрывна с твоим отношением к человеческой жизни. К жизни своих детей. С этого надо начинать в своих рассуждениях и заканчивать жизнью всех людей на земле. Это от многого удерживает. Ну, еще страх.