Иногда он позволял себе вольность: перед ликвидацией оставлял жертве чёрную метку. Её мог увидеть только приговорённый. В этом был особый шик. Несчастный понимал, что его часы на земле сочтены, но поделать уже ничего не мог. Он был обречён. Полиция, как правило, эту запись, или рисунок, не замечала. «А вообще, убивать грамотно — искусство. Его не преподают в гимназии или университете, хотя, наверное, я мог бы вести такие курсы. И начал бы с объяснения, как научиться не оставлять следов на, так называемом, месте преступления и как выйти из трудной, на первый взгляд, ситуации. Допустим, у вас нет с собой перчаток, а дело не ждёт. Ничего страшного. Можно воспользоваться листом почтовой бумаги, или газетой, обмотав ею дверную ручку. Только потом следует не забыть её забрать и обязательно сжечь. В крайнем случае, можно протереть платком все предметы, за которые пришлось браться. Чаще всего именно небрежность приводит к провалу. След оставляет даже голый зад, не говоря уже о ладонях или ступнях. Кстати, на пыльной поверхности отпечатки пальцев смазываются, а вот следы обуви видны отлично. Если так случилось, что кровь попала на одежду, то не стоит её бросать в мусорный ящик или водоём. Лучше сжечь, где-нибудь за городом, чтобы не привлекать излишнего внимания. Или другое важное правило: после убийства нужно постараться уйти как можно дальше от места преступления. Следует менять транспорт. Пересаживаться с одного направления поезда на другое. Брать такси, идти пешком, нанимать извозчика и пользоваться метро. Пусть вас видят в разных местах совершенно посторонние люди. Запоминайте их характерные черты. Позже, если даже их допросят в качестве свидетелей, они не вспомнят точно ни время встречи с вами, ни конкретные обстоятельства. Зато вы будете утверждать то, что вам нужно, называя выгодные вам детали и, упоминая их. Другой момент: при имитации самоубийства жертвы путём выстрела из оружия, свою одежду следует отдать в стирку, да и самому лучше принять душ. Частицы пороха могут остаться на волосах, за ушами и руках. Нужно всегда отдавать себе отчёт в том, что самоубийство подстроить сложнее, чем замести следы».

Он затянулся, выпустил в окно сизую струйку папиросного дыма и на память пришли прошлые неудачи. Особенно досадных было три. Вспомнился агент петербургской охранки Добровольцев, так долго выдававший себя за непримиримого борца с царизмом. Ему не только удалось уйти от возмездия, но и занять должность полицмейстера Петрозаводска и Ораниенбаума. Исчез и потерялся где-то в Европе другой агент охранки — Евно Азеф, до сих пор избегающий справедливой кары. Самый большой душевный рубец остался от провала в Лондоне в 1913 году. В результате наводки офицера заграничной агентуры Департамента полиции английский сыскной инспектор вышел на мастерскую по изготовлению бомб в британской столице. Там находились только русские. Доказать его вину в организации производства взрывчатых веществ суду не удалось, но за причастность к этому делу Фемида Туманного Альбиона всё равно навесила ему два года каторги в Лондонской тюрьме.

И сейчас от одной мысли об этом узилище сердце начинало учащённо биться. Имени у заключённого не было. Вернее, оно составляло собой комбинацию из букв и цифр: В-3-66, то есть корпус В, третий этаж, камера 66. Три голые доски, простыня и серое одеяло, напоминающее солдатскую шинель, и было постелью. Тонкий соломенный матрац выдавали крайне редко и только в качестве поощрения. Спартанская обстановка: стул, железный столик, прикрученный к стене, и полка длинной не более половины аршина[20]. На ней могли находиться только четыре предмета: металлическая миска, деревянная ложка, железная кружка и евангелие. Чуть поодаль — параша. Её он обязан был выносить один раз в сутки. Свет в этот каменный мешок проникал лишь днём через крохотное зарешечённое оконце под самым потолком. На всех предметах, окружающих арестанта, включая стены, бельё, жёлтые штаны, куртку и шапочку были нанесены чёрные стрелки. Они стояли даже на посуде и обложке Евангелия. От них рябило в глазах. По замыслу тюремщиков эти стрелы являлись своеобразным клеймом каторжанина. За это время он ни разу не слышал ни одной музыкальной мелодии, если не считать пение жаворонка и щебетание воробьёв. В обычной жизни людей всегда окружают музыкальные звуки. Будь то уличный шарманщик или оперный концерт. В тюрьме этого нет. И к полному отсутствию музыки трудно привыкнуть. Чтобы не сойти с ума он мысленно пытался разложить на ноты скрип отпираемой двери, или громыхание кандалов в тюремном коридоре.

Пять лет прошло, но никак не забываются эти два года, проведённые в заграничном остроге.

Такого профессионала- ликвидатора большевики упустить не могли. В начале 1919 года они пригласили его вступить в их ряды. Это случилось вскоре после неудавшегося покушения на вождя мирового пролетариата эсерки Фани Каплан. Тогда многие из социалистов революционеров перекочевали в лагерь тех, кто не только сумел захватить власть, но и удерживал её, несмотря на Гражданскую войну и интервенцию. Он понимал, что в случае отказа его устранят и потому не стал испытывать судьбу и согласился на продолжение привычной работы, но уже под началом совсем другой организации — Региструпра РККА.

Дератизатор стоял у окна и смотрел на суетливый город. Холодный ветер беспокоил занавески. Солнце, загрустив по уходящему лету, спряталось за тучи. Пахло спелыми, насыпанными на лотках яблоками, и свежестью, которая обычно бывает перед дождём. Прохожие спешили по делам. «Людишки, по сути своей, скверные существа. И только партия большевиков сможет исправить их мелкобуржуазные душонки. Придёт время и Таллин будет советским. И вот тогда я посмотрю на лица этих довольных эстляндских мироедов», — подумал он и смял в пепельнице уже потухшую папиросу.

Он открыл дверь и окликнул коридорного. Заказал в номер бутылку «Мартеля». Выпил две рюмки и спустился вниз. У входа уже ждал таксомотор. В ресторан у Новых ворот надо было успеть вовремя.

I

Туманные молочные сумерки окутали Таллин. На Балтийском вокзале кипела жизнь, как это бывает обычно перед прибытием поезда.

В неясной, будто замазанной извёсткой дали, показался белый, клубящийся дым. Он сменился на чёрный, и из мглистого облака вынырнул паровоз. Состав замедлил ход и устало подкатил к Балтийскому вокзалу. Кондуктора открыли вагоны.

На перрон вышел человек лет около сорока европейского вида в модной шляпе-федора с тремя заломами на тулье, в лёгком плаще и с глобтротерром. Носильщик, прочитав во взгляде недавнего пассажира поезда одобрение, услужливо выхватил у него чемодан и засеменил рядом. Пройдя через двухэтажное здание вокзала, построенное полвека назад немецким архитектором, незнакомец неожиданно направился к извозчичьей бирже, а не к стоянке таксомоторов.

Артельщик повёл к знакомому экипажу. Получив десять эстонских марок, он поставил багаж в коляску, слегка поклонился и зашагал обратно, к вокзалу.

— Куда прикажете, гражданин, товарищ, барин? — осведомился кучер по-русски.

— В «Золотой лев». Вижу, ты сразу понял, что я из России.