— Несомненно! — смеялся папа.

— Талантище! — смеялся Иваныч.

Раздолбона не получилось. Когда все отсмеялись, папа серьезно заключил:

— Василию надо учиться. Обязательно. Это даже не обсуждается. Денис, надеюсь, ты это понимаешь?

— Да, — ответил Денис. — Я это давно знаю. Но… он еще маленький, а я… Куда меня уже усыновлять? Я уже и сам могу…

— Я без Дениса никуда не пойду! — аж зарделся Васька.

Его белесый чуб прилип ко лбу.

— Тебе надо, Васька. А я… Куда мне? — сказал Денис. — Куда мне… усыновляться?

— Что это за настроения? — возмутился Мигель. — Да ты…

Иваныч в это время подошел к Денису и приобнял его за плечи:

— С тобой-то как раз проще всего. Ваську мы можем усыновить, а тебя взять под какую-нибудь опеку. Пока тебе восемнадцати нет. Устроим тебя в училище. Куда — сам выберешь. Захочешь — в общежитие пойдешь, захочешь — у нас поживешь, пока встанешь на ноги. Станешь самостоятельным и будешь к нам в гости приходить. А?

— Соглашайся, Денис! — не выдержал я. — К нам в гости приходить будете!

— Да… — чуть слышно произнес Денис.

— И к нам, — присоединился Мигель, — когда я женюсь на молодой докторше. Она будет нас всех лечить. От кори…

— И от всякой душевной хвори, — добавила мама. — Ей тогда пациенты не понадобятся, когда она за тебя выйдет. Если выйдет, конечно.

— Почему это?

— А ей тебя одного на всю жизнь хватит.

— Ты сам, дорогой, мозги вынесешь всем, кто захочет. Я бы подумала на месте Веры.

— Он и тем мозги вынесет, кто не захочет.

— Как все пекутся о моем душевном здравии! — воскликнул Мигель, картинно воздев руки.

— О тебе не попечешься — так ты сам на лету спечешься!

Так они стояли и подкалывали друг друга еще долго. Наверно, для того, чтоб немного расслабиться… Ведь произошло нечто важное, чему я не могу найти названия.

Раскрасневшийся Васька собрал свои рисунки и ушел под крышу.

А Денис подошел к источнику. Он набирал в ладони воду и пил, и умывался, и фыркал…

Наконец взрослые пришли в себя и затихли. Денис вернулся ко всей компании.

Васька же спрятался и не выходил.

— Между прочим, мы еще даже не входили в монастырь. Вернее, в храм, — вспомнил папа. — В разрушенный храм.

— Мы входили вчера ночью. С Жанной, — сказал Иваныч. — Но уже темно было.

— Так что же нам мешает? — спросил Мигель и направился ко входу.

Я подумал, что уже второй раз на горе, а в развалины храма тоже ни разу не заходил, и направился вслед за всеми.

У крылечка меня догнал Денис.

— А они… кто? Художники? — тихо спросил он.

— Иваныч — художник, а Жанна — журналистка.

— Моя мама была медсестрой, а папа в порту работал.

— Не переживай! — прошептал я. — Они хорошие люди. У Жанны дочка была, только умерла в роддоме. И муж бросил. А Иваныч в монастырь хотел уйти. Но его не приняли…

— Ладно, потом расскажешь!

Мы уже вошли. Можно сказать, что «под своды» храма. Но сводов не имелось. Вместо сводов сияло синее и высоченное небо.

— Класс! — не удержался я.

Стены, выложенные из ноздреватого светлого камня. Кое-где сохранились следы штукатурки, а на ней — даже остатки росписи. Полу истертые лики святых.

Росписей сохранилось совсем мало. Зато на стенах в изобилии красовались намалеванные краской чьи-то имена и даже непечатные слова.

Размалевали, когда гора еще не стала заповедником. Много людей сюда захаживало, привлеченных легендами о зарытых сокровищах.

— А это, наверно, алтарь, — поднялся на пару ступенек и перекрестился Иваныч. — Господи, прости!

— Да, — сказал папа. — Видеть больно оскверненную святыню. Интересно, возможно ли храм восстановить?

Иваныч потрогал остатки росписи:

— Все сыплется. Ты только представь: монастырь — на горе, да еще в заповеднике. Здесь нужна хорошая бригада реставраторов. Профессионалы нужны. А денег сколько!

— И вообще, Крым давно другая страна, — напомнил Мигель.

— Но патриархия-то, наверно, Московская.

— Уже легче. Но все равно обидно. И неизвестно, кому этот монастырь принадлежит. Патриархии или государству.

— Вернее, развалины кому принадлежат.

— Развалины…

— Сколько говорено об этой обиде… за Крым. Как можно было Крым сначала подарить, просто так, а потом словно бы выбросить, за ненужностью?! — сказала мама и провела рукой по древней стене[2].

— Предали Крым, да еще дважды.

— Обидно. А монастырь, наверно, можно восстановить, — заметил папа, трогая каменную стену. — Стена, например, стоит крепко.

— Умели люди строить на века! — отозвалась мама.

— А я тоже думал: вот какой хороший монастырь для Иваныча! — неожиданно для себя выпалил я.

— Когда это ты успел подумать такое? — спросил папа.

— А это когда мне сон про Иваныча приснился в тот наш первый подъем на гору.

Я уже и не рад был, что выпалил про свой сон. Мало ли что привидится человеку!

— Надо же! — удивился папа. — Откуда мог взяться сон про Иваныча?

— Расскажи! — попросила Жанна.

— Да, интересно, что может кому-то присниться обо мне… — повел богатырскими плечами Иваныч.

— А обо мне тебе ничего не приснилось? — поинтересовался Мигель.

— Нет, — ответил я.

«Придется рассказывать», — подумал я, видя, как ко мне подтягивается вся компания.

Выслушали меня молча и недоверчиво. Иваныч почесал затылок:

— Да…

— Чего только не привидится! — Папа потрепал меня по волосам.

Я отодвинулся.

— М-да… От поисков сокровищ может и крыша поехать!

Понятно, кому принадлежали эти слова…

А Жанна сказала:

— Вообще-то православные монахи не ходят в капюшонах.

— Это он, наверно, фильмов насмотрелся. «Пятый элемент», например, — пояснила мама.

Могла бы и не пояснять…

— «Куда ночь, туда и сон». Пошли, что ли… — заключил папа.

Все потянулись к выходу из храма.