Джим решил, что они с Хитом пару часов будут идти вместе с нами, а потом свернут на дорогу под названием «Лонг-Бранч», которая резко спускалась по ущелью на четыре километра и выходила на парковку, где они оставили свою машину. Он уже несколько раз ходил этой тропой и знал, что от нее можно ожидать. Однако мне было как-то неспокойно на душе, и я взволнованно спросил, действительно ли он считает, что им нужно сходить с основной тропы, не понимая, какая там обстановка, ведь никто не сможет им помочь, если они с сыном попадут в беду. Кац, к моему облегчению, согласился со мной.

– По крайней мере, на Аппалачинской тропе всегда есть люди, – поддержал он. – Вы не знаете, что может с вами случиться на той дороге. – Джим задумался и ответил, что они повернут обратно, если дела будут настолько плохи.

Кац и я заварили себе по чашке кофе, чтобы согреться. Джим и Хит поделились с нами овсянкой, что еще больше взбодрило Каца. Затем мы все вместе двинулись в путь. Идти было трудно и вдобавок еще и холодно. Тоннель из рододендронов, который так маняще выглядел со стороны, при каждом соприкосновении с рюкзаками обрушивал снежные пласты на наши спины и шеи. Мы договорились идти первыми поочередно. Первому всегда тяжелее всего, ведь ему приходится протаптывать путь себе и другим через глубокий слой снега.

Дорога Лонг-Бранч, когда мы до нее дошли, оказалась крутым спуском меж склоненных сосен – слишком крутым, как мне показалось, но вернуться обратно на главную тропу было просто невозможно. Мы с Кацем попросили своих спутников одуматься, но Джим ответил, что ниже дела обстоят намного лучше и что там есть указатели, убеждая нас, что с ними все будет в порядке.

– А знаете, какой сегодня день? – ни с того ни с сего спросил Джим и, судя по нашим тупым взглядам, решил ответить сам: – Двадцать первое марта.

Мы все так же тупо глазели на него.

– Первый день весны, – сказал он.

Мы улыбнулись такой иронии судьбы, пожали руки и, пожелав друг другу удачи, разошлись.

Мы с Кацем шли еще добрые три часа, беззвучно и медленно продираясь через холодный белый лес. Примерно в час дня мы дошли до старого шоссе 64, одиноко тоскующей на пенсии дороги, ведущей через горы. Она не была расчищена, но следов от колес на ней видно не было. Снег начал опять картинно и уверенно падать. Мы направились в сторону кемпинга и прошли уже где-то около полукилометра, когда за нами послышался рев машины, аккуратно прокладывающей себе путь через заснеженную дорогу. Мы оглянулись и увидели позади себя огромный джип. Окошко водителя открылось. Это были Джим и Хит. Они специально приехали, чтобы показать, что у них все в порядке, и удостовериться, что у нас дела не хуже.

– Мы подумали подбросить вас до кемпинга, – сказал Джим.

Мы с благодарностью залезли внутрь, заполнив их чудеснейшую машину снегом, и поехали в сторону лагеря. Джим сказал, что они проезжали его по пути сюда и что он вроде работал, но если он окажется закрытым, то они довезут нас до ближайшего города – Франклина. Прогноз погоды по радио поведал, что снег не прекратится еще пару дней.

Они высадили нас у лагеря – он был открыт, – помахали из окна руками и скрылись.

Рейнбоу-Спрингс был скромным частным кемпингом с парой небольших домиков, душевой и несколькими непонятного вида постройками, расположенными вокруг большой поляны, предназначавшейся для жилых фургонов и машин постояльцев. У входа стоял большой белый старый дом, в котором находилась администрация лагеря, но большую его часть занимал магазин. Мы зашли внутрь и обнаружили, что все туристы из округи уже были здесь. Многие из них уже сидели вокруг деревянной сушилки с розовыми щеками, обогретые и чистые, поедая острый суп или мороженое. С тремя или четырьмя из них мы уже были знакомы. Лагерем занимались Бадди и Дженсайн Кроссман, которые выглядели приветливо и доброжелательно. Скорее всего, обычно в марте их бизнес был далек от процветания. Я поинтересовался насчет свободных домиков.

Дженсайн затушила сигарету и посмеялась над моей наивностью, из-за чего начала кашлять.

– Голубчик, домики уже два дня как заполнены. Осталось еще два места в бараке. Остальным придется спать на полу.

Барак – это не то слово, которое я хотел сейчас услышать, но у нас не было других вариантов. Мы зарегистрировались, получили два маленьких жестких полотенчика для душа и направились на другой конец лагеря, чтобы понять, за что мы заплатили по одиннадцать долларов. Ответ – практически ни за что.

Барак был простенький и безумно уродливый. В нем находилось двенадцать узких деревянных лежанок в три яруса, на каждой лежал голый матрас и скомканная грязная подушка без наволочки, наполненная пенопластом. В углу, нежно посвистывая, стояла пузатая печка, окруженная рядом бесформенных ботинок и обвешанная сырыми шерстяными носками, от которых шел пар. Крохотный деревянный столик и два хлипких стула без подушек довершали интерьер. Повсюду валялось барахло – палатки, одежда, рюкзаки, дождевики. Все было оставлено сушиться, и со всех вещей медленно капала вода. На полу не было ничего, а стены не были обшиты фанерой. Все было необыкновенно невзрачным, будто ты находишься в гараже.

– Добро пожаловать в Шталаг, – произнес мужчина с иронической улыбкой и британским акцентом. Его звали Питер Флеминг, он преподавал в колледже Нью-Брансуика и выбрался на недельку в горы, чтобы отдохнуть и сменить обстановку. Как и всех остальных, его сюда занес снег. Он нас представил. Все поприветствовали нас дружелюбным, но бессильным кивком и указали на свободные койки: одна была на третьем ярусе у самого потолка, вторая в другом конце комнаты внизу.

– Посылки из Красного Креста приходят каждую последнюю пятницу месяца, собрание по эвакуации будет заседать в пять часов сегодня вечером. Думаю, это все, что вы должны знать.

– А, и не заказывайте чизстейк, если вы, конечно, не хотите провести всю ночь рядом с унитазом, – послышался изнуренный, но искренний голос из темного угла.

– Это Текс, – объяснил Флеминг.

Мы кивнули. Кац выбрал койку на третьем ярусе и стал пытаться понять, как на нее взобраться. Я повернулся к своей лежанке и замер в очаровании. Пятна на матрасе были мне не в новинку, но прошлый хозяин, видимо, не просто страдал недержанием, он им наслаждался. Подушку он тоже осчастливил. Я поднял ее и понюхал. Это оказалось плохой идеей. Я развернул свой спальник, положил носки и другие вещи на печку сушиться и уселся на край кровати, чтобы провести прелестные полчаса, наблюдая вместе со всеми, как Кац упорно пытается залезть на свое место. Его попытки в основном состояли из кряхтения, перебирания ногами и приглашения всех наблюдателей и помощников пойти на хрен. С моего места я мог видеть только его гигантский зад и неуклюжие беспокойные ноги. Он выглядел как жертва кораблекрушения, отчаянно цепляющаяся за обломки судна посреди бушующего моря, или как тот, кто неожиданно для себя поднялся в небо на воздушном шаре. Так или иначе, он был похож на человека, сражающегося за жизнь в опасных условиях. Я взял подушку и подлез к нему, чтобы спросить, не хочет ли он поменяться местами.