— Живой пока… и, док, травка не вредила. Не так мне вредила, как ваши снадобья. Вот от них я гораздо раньше бы в Тихой пристани оказался.

Джонни лишь головой покачал.

— А дозы?

— Я тебе все напишу, — Кохэн потер переносицу. — Она сказала, что видела мои крылья… это неправильно… невозможно… я отрекся от богов, когда ушел из Атцлана…

Он раскачивался и выглядел несчастным, почти таким же несчастным, как много лет назад, в день их первой встречи. Правда, в нынешнем Кохэне мало что осталось от диковатого подростка, который не понимал, во что вляпался.

— …а она говорит, что у меня есть крылья… думаешь, привиделось?

— Не знаю.

Мэйнфорд взялся за рубашку. Он сосредоточился, но все одно пуговицы поддавались с трудом. Мелкая моторика, чтоб ее…

— Я помогу…

— Нет, — он остановил благой порыв Джонни. — Я сам… ты ж сам сказал, временное… значит, пройдет.

Джонни отвел взгляд.

Понятно. Нет ничего более постоянного, нежели временное. И быть может, Мэйнфорду до конца дней своих предстоит носить рубашки с деревянными пуговицами, а заодно уж стоит прикупить специальную посуду… ложки там, вилки… миски-непроливайки.

Лучше сдохнуть.

Пуговица за пуговицей.

И молчаливое ожидание. Не торопят, не задают вопросов.

— Вот, — Мэйнфорд стянул грязную рубашку через голову. — Док, а док, если я безумен, то откуда взялось это?

Кровь успела засохнуть, но порезы, вопреки логике, не затянулись. Тонкий узор рун начинался под левой ключицей, спускался ниже, делал виток вокруг сердца, захватывая его в петлю, и змеей переползал на живот, и уже там разворачивался древом.

— Это… — Джонни выглядел ошарашенным. — Это…

Он протянул руку, но спохватился, видать, что тыкать пальцем в пациента — несколько невежливо. И из глубин черного кофра появилась упаковка стерильной ваты и спирт.

— Будет жечь, — любезно предупредил док, щедро поливая кусок ваты спиртом. — Интересно…

Кохэн молчал.

Уставился на руны и молчал. Только губы шевелились. Мэйнфорд перехватил взгляд, но масеуалле лишь головой качнул. Ясно, при Джонни не заговорит. Не то чтобы не доверяет доку, доверяет настолько, насколько можно верить человеку, рядом с которым работаешь, но просто некоторые вещи не предназначены для посторонних ушей.

Ничего.

Док уйдет.

— Прежде я только слышал о подобном… — док стирал засохшую кровь, открывая руну за руной. — Наш разум управляет телом, а не наоборот… нет, есть теории, которые утверждают обратное, но я не сторонник пустого популизма. Разум — тончайший механизм. Вершина эволюции!

Ватки док складывал в фарфоровую вазу для печенья. Откуда она появилась? Джесс приволокла в попытке облагородить жилище брата? Или эта ваза всегда здесь была, скрывалась где-нибудь в кухонных шкафчиках, куда Мэйнфорд так и не удосужился заглянуть.

Главное, печенья в ней не было. А вату… надо же ее куда-нибудь девать.

— И сила убеждения…

— То есть хочешь сказать, — Мэйнфорд отобрал вату и понюхал. Выпить бы стоило, но вряд ли в его нынешнем состоянии выпивка была хорошей идеей. — Что это я сам себя?

— Сила иллюзий, созданных разумом, была столь велика, что тело отреагировало на нее должным образом…

Кохэн отвернулся.

Нет уж, не все так просто, хотя в исполнении дока и выглядит логичным. Мэйнфорд сам себя изрезал. Силой мысли, чтоб ее… и надо полагать, если бы сердце его вытащили из груди, это тоже случилось бы исключительно путем самоубеждения.

Хрень какая.

Не зря Мэйнфорд целителей недолюбливает. Даже лучшие из них чушь несут.

— И я настаиваю…

— Звони.

— Что? — Джонни выронил кусок ваты.

— Звони. Езжай. Не знаю. Делай что хочешь, но запиши меня на завтра… что до поверенного, — а эта мысль показалась на редкость удачной. — Что нужно?

— Ничего. Ваше волеизъявление, заверенное нотариально…

…это хорошо.

Нотариально.

Мэйнфорд знает, к кому обратиться. Давно пора было сделать, а то ведь… до утра он дотянет. Должен дотянуть.

— Запиши на этот свой… и иди… а мы тут сами дальше…

— Вам не следует принимать непроверенные препараты!

— Не буду, — пообещал Мэйнфорд.

— И стоит отдохнуть… успокоительное…

— Джонни…

— Что?

— Убирайся. И обратись к тому красавчику… он же у нас спец… вот пусть мозги мои завтра и посветит.

Джонни поджал губы.

— А ты поприсутствуешь… скажем, как мой представитель… и Тельма… она тоже поприсутствует…

…если согласится.

О предстоящем разговоре и думать не хотелось, но не думать было невозможно.

— …и ты… — Мэйнфорд поморщился — голова разнылась, никак от дурных мыслей. — Ты постараешься сделать так… так… чтобы этот рафинированный стервец вышел из себя.

К счастью, Джонни не стал задавать лишних вопросов.

Молодец.

И если повезет…

— Пожалуй… — он отправил последний клок ваты в вазу и пальцы вытер платочком. — Пожалуй, если я усомнюсь в его компетентности… к счастью, магография оставляет большой простор для… диспутов…

Вот и чудесно.

Завтрашний день обещал быть радостен и наполнен эмоциями. Двое целителей станут дискутировать по поводу того, что творится в мозгах Мэйнфорда, а чтица, которой он, если разобраться, доверять не должен, но альтернативы не имеет, с его же подачи попытается совершить совершенно противозаконный слив информации.

…в любом случае, это лучше, чем снова умирать.

Мэйнфорд прижал руку к сердцу. Надо же, бьется. И не скажешь, что неживое.

В ванне Тельма спряталась.

Эта ванна замечательно подходила для того, чтобы в ней скрываться. Глубокая. Теплая. И темная. Из пары светильников работал лишь один, да и тот мигал.

Пахло… мужчиной.

Туалетной водой. Мылом.

Потом.

Собственным Мэйнфорда запахом, слишком резким, чтобы его игнорировать.

Она включила воду.

Стянула чулки… мокрые и грязные. Белье не лучше… и надо бы вызвать такси. Уйти. Никто не остановит, в этом Тельма была уверена. А дома она уже переоденется в чистое и, так и быть, отжалеет четвертак на газовую колонку. У нее ведь тоже ванна имеется. И горячая вода.