— Вижу, — это сказал не Кохэн, а Джонни. И качнулся, подставил плечо. — Вам бы в госпиталь, по-хорошему…

Ничего там хорошего нет.

Разве что повод.

Теодор и еще Теодор… что за блажь использовать одно имя? Сами-то они как не путаются? Или привыкли… надо будет заглянуть… в частном, так сказать, порядке, раз уж причина имеется. И Тельму с собой прихватить. Она не позволит причинить Мэйнфорду зло.

Наверное, не позволит.

Он на ходу принялся сдирать грязную одежду.

— Не спешите. Проблемы с мелкой моторикой — это естественно. Вам все же придется сделать полную магографию головного мозга. Я настаиваю.

— Иди в жопу.

— Мы все уже там, — философски заметил Джонни. Он свой пиджачок повесил на спинку стула, провел по плечикам, разглаживая мелкие складки. — И в этом вся беда… сколько пальцев видите?

— Два.

На хрен пальцы.

Холодно-то как…

— Озноб — тоже естественен… нарушение терморегуляции…

— Я промок. И замерз.

Тельма вошла сама, по-прежнему она куталась в одеяло, но сам факт ее присутствия успокаивал.

— Сесть можете? Голова кружится? Тошнит?

— Разве что от твоих идиотских вопросов…

Нельзя грубить тому, кто пытается помочь, но Мэйнфорд ненавидел такие вот моменты. И помощь принимать не умел, не хотел даже учиться.

Он все же сел.

И кое-как стянул пиджак. Избавился от ботинок. И сдержался, когда Джонни, встав на колени, принялся стягивать мокрые носки.

— Успокойтесь, — сам док был спокоен и равнодушен даже. — Все мы ходим под богами…

Тельма вдруг рассмеялась хрипловатым смехом.

— И-извините, — она вытерла глаза, точнее размазала по лицу грязь. — Я… если не нужна, мне бы помыться. Можно?

— Ванная там, — Мэйнфорд и сам с удовольствием забрался бы под душ. — Найди себе что-нибудь…

Она останется.

Если решила лезть в ванну, то останется. И когда все отсюда уйдут — наступит же сей чудесный момент когда-нибудь, — Мэйнфорд с ней поговорит. Обо всем, что было на поле и раньше.

Прошлое вломилось в запертую дверь.

Или эта дверь никогда не была заперта?

— А теперь, пожалуйста, сосредоточьтесь, — попросил Джонни.

— Полотенце подай… Кохэн…

— Я велел ему домой отправляться. Ему тоже отдых нужен. И вам. Никому не станет легче, если вы доведете себя до срыва. А между прочим, он близок… вы вообще понимаете, что произошло?

В руках Джонни появилась тонкая светящаяся палочка.

— Смотрите сюда… теперь влево… вправо… плывет?

— Плывет.

— Закройте глаза и откройте… а теперь? Что видите?

— Ничего.

Это плохо? Хорошо? В Бездну целителей!

Палочка исчезла, сменившись прохладной трубкой, которую Джонни попытался засунуть в нос.

— Сидите смирно! В конце концов, я вам одолжение сделал. Вас следовало немедленно госпитализировать и…

Трубка воняла аптекой, и вообще Мэйнфорд от души ненавидел все, так или иначе связанное с медициной. А Джонни что-то дергал.

Замерял.

Щелкал пальцами.

И руки отряхивал, вот только Мэйнфорд не видел и тени силовых потоков. Осознание этого обескуражило. Он сосредоточился, пытаясь уловить хоть что-то.

Снаружи.

Или внутри…

Пустота.

— Сидите! — рявкнул Джонни. А прежде он обращался с начальством вежливо, даже чересчур уж вежливо. Надо же, набрался смелости. — Это бывает… при приступах бывает… пройдет. Я так надеюсь. И повторюсь, завтра же вам надо сделать магограмму… развернутую… лучше, если трехмерный слепок, но его лишь в одном месте делают, и, насколько знаю, очередь расписана на месяцы…

— Где?

Ответ был очевиден. И Мэйнфорд с трудом удержался, чтобы не расхохотаться:

— В госпитале Пламенеющего сердца. И в этом нет ничего веселого. Я сталкивался с приступами… редко… причина может быть различной, от банального эпилептического припадка, вследствие которого нарушалась работа тонких каналов, до опухолей. И чем раньше будет поставлен диагноз, тем больше шансов, что вы…

— Я здоров.

— Вам лишь так кажется, — он убрал трубку из носа. — Пока я оставлю вам успокоительное…

— Нет.

— Да. Послушайте, я понимаю, что вы настроены резко отрицательно, но… — Джонни убрал трубку в саквояж, туда же отправились фонарик и плотные листы магочувствительного картона. — Поймите, это все… сегодня вам повезло. Там оказалась чтица, которая рискнула нырнуть следом. Вытащила… сознание вытащила, и это наименее травмирующий для организма путь, но… вы понимаете, что она не будет ходить за вами всюду. И в следующий раз… что вы станете делать?

Ничего.

Скорее всего сдохнет там, в подвале, на жертвенном камне. Или еще в каком-нибудь кошмаре, рожденном собственным Мэйнфорда воображением.

— Вас доставят в госпиталь. Если успеют довезти. Стабилизируют. А дальше — либо ожидание, либо хирургическое вмешательство. Кто ваш поверенный?

— Что?

— Это ведь с вами не в первый раз, верно? — Джонни смотрел прямо, и Мэйнфорду приходилось держать взгляд, хотя сейчас вдруг стало стыдно. И вправду, ведет себя как мальчишка, сломавший руку и пытающийся убедить себя же, что перелом этот — сущий пустяк. Само заживет.

Не заживет.

Не восстановится.

— Если не приступы, то… думаете, я не замечал, что вы постоянно принимаете таблетки? Морфин? Опиаты?

— Альзора, — за Мэйнфорда ответил Кохэн. И значит, домой он не поехал, чего и следовало ожидать. На редкость упрямая он скотина, прямо как Мэйнфорд. — Это… трава такая… не наркотик. Ее жевал мой дед, чтобы не сойти с ума. Никто, даже избранный, не способен постоянно слушать их голоса.

Кохэн коснулся виска.

— Альзора… альзора… — Джонни нахмурился. — А если по латыни…

— У вас ее называют полуночницей.

— Это же яд!

Надо же, сколько интересного всплывает. И похоже, Кохэн знал, что травка его ядовита.

— В малых дозах она помогает. Расслабляет. Избавляет от кошмаров. Снижает чувствительность…

— И как давно он…

— Лет семь, — это Мэйнфорд сам сказал. — Но в последние дни я ее не принимал. Думал, вдруг да услышу чего-нибудь полезное.

— Ненормальные! — это Джонни произнес с искренним восхищением.

— Кто бы говорил… — Кохэн присел. — Как ты?