В последующие дни он пробовал бороться с навалившимся на него мороком. По мере того, как шли дни, целиком заполненные скрипом калитки и бесчисленными сигаретами, сердце его все сильнее сжималось при мысли о том несоответствии, которое имелось между тем, что привело его к этой жизни, и самой этой жизнью. В один из вечеров Мерсо написал Люсьене, прося ее приехать, таким образом порвав с одиночеством, на которое возлагал надежды. Стоило ему отправить письмо, как тайный стыд одолел его. Однако когда Люсьена приехала, этот стыд растворился без остатка в какой-то глупой и поспешной радости, которая охватила его при виде близкого человека и той легкости бытия, которую сулило присутствие Люсьены. Он заботился о ней, был предупредителен, и она с некоторым удивлением взирала на него, при этом более всего занятая состоянием своих нарядов из белой холстинки, всегда отлично выглаженных.

Мерсо стал выходить на прогулки по округе, но с Люсьеной. Заново ощутил свою сопричастность миру, но только держа руку на плече жены. Так он убегал от своего тайного страха. Однако через два дня Люсьена уже надоела ему. Она выбрала как раз этот момент, чтобы попроситься жить вместе с ним. Они ужинали, Мерсо недвусмысленно отказал ей, не поднимая глаз от тарелки.

– Ты меня не любишь, – проговорила Люсьена ровным голосом, выдержав паузу.

Патрис поднял голову. Ее глаза были полны слез.

– Но я ведь тебе никогда этого не обещал, котенок, – попробовал он смягчить свой отказ.

– Верно, – ответила она, – это лишь подтверждает мои слова.

Мерсо встал и подошел к окну. Мириады звезд подрагивали в ночи в обрамлении двух сосен. Наверное, еще никогда сердце Патриса не полнилось наряду с тоской таким отвращением к прошедшим здесь дням.

– Ты красивая, Люсьена, – сказал он. – Я не загадываю вперед. Ни о чем тебя не прошу. Того, что есть, довольно для нас обоих.

– Знаю, – проговорила она.

Люсьена сидела спиной к нему и скребла кончиком ножа скатерть. Он подошел к ней и положил руку на ее затылок.

– Поверь мне, не существует непереносимого горя, горького раскаяния, незабываемых воспоминаний. Все забывается, даже большая любовь. В этом и печальная, и радостная сторона жизни. Есть только определенная манера видеть вещи, она возникает время от времени. Вот почему не помешает все же иметь за плечами великую любовь, несчастную страсть. По крайней мере, появляется алиби для мгновений беспричинного отчаяния, которому мы подвержены. – Подумав, Мерсо добавил: – Не знаю, понимаешь ли ты меня.

– Думаю, что понимаю, – ответила Люсьена. Она резко обернулась к нему: – Ты несчастлив.

– Скоро я буду счастливым, – яростно ответил он. – Я должен. Эта ночь, это море, этот затылок под моими пальцами мне помогут.

Он снова повернулся к окну и обхватил пальцами ее шею. Она молчала.

– По крайней мере, есть ли в тебе хоть капля дружбы ко мне? – не глядя на мужа, спросила Люсьена.

Патрис опустился перед ней на колени, куснув ее за предплечье.

– Дружбы, да, как есть во мне дружба по отношению к ночи. Ты – радость моих очей и даже не представляешь себе, какое место может занимать в моем сердце эта радость.

На следующий день она уехала. А еще через день Мерсо, не в состоянии совладать с собой, сам появился в Алжире. Первым делом отправился в «Дом, предстоящий Миру». Подруги пообещали навестить его в конце месяца. После Мерсо захотелось повидать свой квартал.

В его доме было теперь кафе. Он стал расспрашивать о бочаре, но никто не смог сказать о нем ничего определенного. Вроде бы тот отправился в Париж в поисках работы. Мерсо прошелся по кварталу. Селест постарел, впрочем, не так чтобы очень. Рене, как всегда с серьезным видом, сидел на своем месте, занятый своим туберкулезом. Все радовались свиданию с Мерсо, да и он растрогался.

– Мерсо, дружище, а ты совсем не изменился. Все тот же, – сказал Селест.

– Да, – отвечал Мерсо.

Его восхищало любопытное ослепление, в котором пребывают люди, прекрасно осведомленные об изменениях, происходящих в них самих, но навязывающих знакомым тот образ, который раз и навсегда о них сложился. Его судили в соответствии с тем, чем он был раньше. Характер собаки навсегда остается неизменным, значит, и люди смотрят на себе подобных, как на собак. Чем лучше Селест, Рене и прочие знали его в прошлом, тем более чужим и непонятным, словно необитаемая планета, был он теперь для них. Расстались они дружески. А выйдя из кафе, Мерсо столкнулся с Мартой. Увидя ее, он понял, что почти забыл о существовании этой женщины и в то же время надеялся ее встретить. Она по-прежнему была так же хороша, как богиня с раскрашенным лицом. Его смутно потянуло к ней. Они пошли бок о бок.

– О, Патрис, как я рада! Как ты?

– Да ничего, как видишь. Живу в деревне.

– Классно. Я всегда об этом мечтала. – И помолчав: – Знаешь, я на тебя не в обиде.

– Ну да, – засмеялся Мерсо, – не иначе как утешилась.

Тогда Марта заговорила таким тоном, который был ему внове:

– Не будь злым, ладно? Я прекрасно знала, что этим и кончится. Ты странно себя вел. А я была всего лишь девчонкой, как ты говорил. Ну и когда это случилось, конечно, я бесилась, сам понимаешь. Но в конце концов сказала себе, что ты просто несчастлив. Странно, не знаю, как выразить, но то, что было между нами, впервые в жизни доставило мне и печаль, и радость одновременно.

Мерсо удивленно взглянул на нее. Внезапно ему пришло в голову, что Марта всегда понимала его, была к нему добра. Она приняла его таким, каким он был, и благодаря ей он в какой-то мере избежал одиночества. Он был несправедлив по отношению к ней. Его воображение и тщеславие переоценили ее, но гордыня не позволила оценить ее по-настоящему. Мерсо осознал, как жесток парадокс, согласно которому мы дважды ошибаемся в отношении тех, кого любим, сперва в их пользу, затем наоборот. Теперь-то он понимал, что Марта вела себя с ним естественно, то есть была такой, какая есть, и за это он должен быть ей благодарен. Накрапывало, ровно столько, сколько требуется, чтобы свет уличных фонарей расплывался в пелене. Сквозь капли света и дождя Мерсо видел ставшее вдруг серьезным лицо Марты и ощутил, что его пронзило чувство признательности к ней, желание излить ей свою признательность в многословных выражениях, а также, что это чувство не находит выхода и что прежде он принял бы его за любовь.

– Знаешь, а я ведь тебя люблю. И теперь еще, если бы я мог… – только и выдавил из себя Мерсо.

– Ну что ты, – возразила она с улыбкой, – я молода. И не отказываю себе в радостях жизни.

Он одобрительно кивнул. От него до нее пролегла целая пропасть – при том, что они втайне так близки друг другу. Патрис расстался с нею перед ее домом. Она открыла зонтик.

– Надеюсь, еще увидимся.

– Наверное, – отозвался он.

Марта грустно улыбнулась.