Меня выдернул из этого самого болота Андрей. Мы тогда проговорили до утра. Я так и сидела в своем одеяле, а он рядом с пачкой сигарет и бутылкой виски.

Такой красивый, с гладко выбритым лицом, аккуратно зачесанными назад черными волосами, дорогими часами на запястье и печаткой на среднем пальце правой руки, с цепочкой с крестом на шее и татуировкой ворона на внутренней стороне руки, чуть ниже сгиба локтя. У меня было время рассматривать его в тусклом свете лампы, и чем больше смотрела, тем больше хотелось смотреть.

Утром Андрей послал кого-то из парней, кстати, тех самых… ко мне в общежитие за вещами. Когда я причесывалась в коридоре и заплетала растрепанные волосы в косу, он облокотился о косяк двери и смотрел на меня через зеркало… а у меня мурашки шли от его взгляда по всему телу и хотелось провалиться сквозь землю, потому что казалась себе ужасно жалкой с этим синяком на скуле, размазанной тушью, которая так и не смылась — "ленинградская" термоядерная, выедающая глаза и оставляющая потеки.

Он не спросил мой номера телефона в общежитии, не назначил новую встречу. Девчонки уверили меня, что Графу ничего не нужно, у него таких, как я, вагон и маленькая тележка, чтоб я забыла. А я… я уже мечтала о том, как увижу его снова. Думала о нем каждую секунду и перебирала каждое слово, сказанное мной и им, отыскивая малейший намек на то, что между нами возможны отношения.

Но Андрей Воронов не разговаривает намеками, а просто берет то, что хочет. Он приехал на следующий день к университету и забрал меня после учебы, накормил в ресторане и увез гулять. Кататься по Москве на его автомобиле. Я рассказывала ему, что так и не видела город, потому что не было на это времени, рассказывала, как мечтала приехать в столицу и целыми днями бродить по улицам.

Мы то много разговаривали, то молчали, глядя друг другу в глаза. Он выбирал из моих волос запутавшиеся обрывки листьев, пропуская пряди между длинных пальцев, поглаживая синяк на скуле, а я снова терялась в его глазах. Смотрела на чувственные губы и думала о том, чтобы я почувствовала, если бы он меня поцеловал. Как он целуется вообще…

На следующий день он опять приехал за мной, и я видела, как девчонки столпились у окна, наблюдая, как я сажусь к нему в машину. Андрей водил меня по набережной, а я ела мороженное и смотрела, как осенние листья падают в воду, кружатся и заворачиваются в смерчи, бросаясь нам под ноги.

Я осмелела, дурачилась, испачкалась мороженым, а он вдруг притянул меня к себе за затылок и набросился на мой рот. Мороженное полетело к чертям на землю, а мы целовались, как ненормальные. Говорят, что когда не умеешь целоваться, то чувствуешь себя неопытной дурочкой. Боже. Мне было некогда о чем-то думать, о каком-то опыте, что-то анализировать, я задыхалась, зарываясь в его волосы и притягивая к себе, кусая губы в ответ, ударяясь зубами о его зубы и дрожа всем телом. Это были не поцелуи, а безумие в чистом виде, со стонами и всхлипами, диким, примитивным желанием отдаться ему прямо там… на набережной у стены, под мостом. Никакого стыда и скромности. Он ласкал меня пальцами, проникнув под юбку и трусики, закинув мою ногу к себе на бедро, пока не довел до моего первого в жизни оргазма, глядя, как я закатываю глаза и запрокидываю голову, всхлипывая его имя, но не взял… Взял на несколько дней позже в своей шикарной квартире, прямо на полу в прихожей, на наших, сорванных в бешеном порыве, вещах.

Многие описывают свой первый секс как нечто ужасное, или слишком банальное и пошло-неприятное, но у меня все было иначе. У меня был фейерверк, дикое сумасшествие. Андрей терзал меня часами до самого утра, пока я не охрипла от стонов и криков и не уснула голая и обессиленная прямо на пушистом ковре в гостиной у камина, прикрытая пледом, уютно устроившись у него на груди.

Все последующие несколько дней мы занимались сексом, как голодные, взбесившиеся животные, где попало: в машине, в туалете кафе, в парке у дерева, на черной лестнице моего универа, во всех углах его квартиры. А еще через неделю я переехала из общежития к нему. В сказку. В самую настоящую красивую сказку, где я чувствовала себя безумно счастливой.

Я с ума сходила от страсти. Это было помешательством. Коротким замыканием.

Моя первая любовь, мой первый мужчина, мое первое разочарование, моя единственная боль, которая никогда не пройдет. Самое красивое, что я могу вспомнить в своей жизни и одновременно с этим — самое ужасное. Я просто не понимала и не знала, кто такой Андрей Воронов и насколько мы далеки друг от друга. Утопичные отношения, утопичная любовь. Невозможная и не нужная ему… и его папе, который хотел для сына иного будущего, нежели тупая деревенская шлюха. Так он назвал меня в нашу первую и последнюю встречу.

Любовь слепа настолько, что она не видит ничего, кроме собственного счастья. Более того, она не хочет верить в то, что это счастье недолговечно. Нам кажется, что так будет всегда… а потом, когда понимаешь, что ничего вечного не существует, становится больно… но нет ничего больнее прерванной любви. Оторванной с мясом, когда все недосказано, недоплакано, недоделано и не завершено логически.

Сейчас я смотрела на дисплей своего телефона с сохранившимся номером и вспоминала, как звучит его голос спустя тринадцать лет, понимая, что мое сердце реагирует на его звук, как и раньше, а в животе порхают бешеные бабочки с оборванными крыльями. Что ж вы мечетесь, проклятые, неужели вы так и не засохли от разочарований? Захотелось выпить серной кислоты, чтобы их разъело.

Стало страшно, что я не готова его увидеть. Совсем не готова, потому что для меня он все тот же первый, единственный и все еще любимый.

Помимо естественного страха перед Савелием Вороновым, который тринадцать лет назад сказал, что если я не оставлю в покое его сына, из меня на живую вырежут ребенка, а также расчленят всю мою семью, а мне пришлют их глаза в картонной коробке. И чтоб я поверила, они подожгли дом моей тети. В пожаре сгорела ее собака, нажитое годами барахло и мои надежды с иллюзиями. Конечно, спустя время дом отстроили на деньги Савелия Воронова, а моя тетя возненавидела меня и называла не иначе, как "бандитская подстилка". В деревню я больше никогда не ездила.

Тогда я и поняла, насколько хожу по краю и чем рискую… Какой человек жил рядом со мной целый год и какое он чудовище. Особенно поняла после того, как Андрей даже не попытался меня найти. Для него оказалось достаточно прощальных слов, написанных в истерике после того, как мне позвонила тетя и рассказала о пожаре. Ему хватило лживых, сухих прощальных слов и наспех придуманной истории о другом мужчине. Неужели достаточно пары строчек, чтобы зачеркнуть год сумасшедшей любви и просто уехать, даже не увидевшись со мной? Потом, спустя время, я поняла, что, скорее всего, Андрей сам таким образом избавился от меня. Все банально и просто. Я ему надоела, и папа помог. Но ведь рано или поздно даже самые отмороженные самцы хотят увидеть свое потомство. Каким-то образом Андрей узнал о Карине и решил ее найти. В том, что он хотел увидеть меня, я сильно сомневалась.