Видите ли, наша теория состоит в том, что другая сторона собирается начать очень сильную атаку в течение следующих одного или двух дней, и тогда у нас будет еще одна серьезная проблема, с которой нужно будет бороться, и мы хотели бы сдерживать военные действия, насколько это реально, дать возможность действовать дипломатии. Я имею в виду, что Вы определенно изложили свое мнение, о котором Вы уже красноречиво говорили мне, о невыносимой природе ситуации.

З: Ситуация для нас действительно невыносима. Неоднократно говорилось, что это египетская земля. Никто не может [неразборчиво]. Водный канал обеспечил Израилю безопасность, и поэтому как они могут лишиться этой безопасности?

К: Нет, я думаю, что во многих отношениях это была очень эффективная операция.

З: Там нет безопасности. Безопасность возможна только при согласии на сосуществование.

К: У меня, к сожалению, нет конкретного плана, господин министр иностранных дел, но я действительно считаю, что Вы сделали очень [хорошее замечание]. Сегодняшние события выявили определенные сильные стороны, а теперь вопрос состоит в том, как перейти отсюда к какому-то положительному результату, а не к расширению войны, которое в итоге могло бы обратить вспять многое из того, что произошло.

З: Я бы хотел, чтобы Каир… я бы сделал что-либо. Меня не очень волнует война или все такое.

К: Послушайте, я действительно… вчера Вы убедили меня, очень, в своих серьезных намерениях и доброй воле.

З: В любом краю мира самое важное – как обрести покой.

К: Я не могу с этим не согласиться.

З: Теперь вопрос, что я могу предложить? Вернуться на старые позиции, чтобы установить [линию] вчерашнего дня? Не думаю, что могу даже прошептать это.

К: Предположим, что это произойдет через день или два, так или иначе.

…

З: Да. Так что я думаю, что если не будет никакой дополнительной помощи откуда-либо, мы сможем защитить то, что у нас есть, в меру наших возможностей, но сейчас есть момент, когда этот вопрос безопасности был переоценен и, наверное, нет никакой защиты. Мы можем сказать это сейчас и начать что-то выпрашивать, возможно что-то делать.

К: Это я понимаю, и с этой точки зрения, если мы сейчас проявим государственную мудрость, из всего этого может проявиться что-то положительное. Если это будет сделано каким-то конкретным и практическим образом. Вот почему я позвонил, верьте: я действительно не знаю. Я просто хотел, чтобы Вы знали, что я открыт для обсуждения и что мы не выстроились в очередь, чтобы создавать трудности.

З: Ну, я надеюсь, что нет, потому что в этом нет ничего хорошего, ни для кого.

К: Но дело в том, что вопрос теперь идет в Генеральную Ассамблею.

З: Я не обращусь к Генеральной Ассамблее. Тут какая-то ошибка. Я всего лишь хотел передать ноту в Генеральную Ассамблею, которую я передал им сегодня. В понедельник собираюсь снова передать [ноту], и на этом все. Мы не хотим дебатов в Генеральной Ассамблее.

К: Вы не хотите дебатов?

З: Нет.

К: Ну, это недоразумение. Я думал, что Вы этого хотите.

З: Нет. Я не хочу до ноября, чтобы дать Вам шанс. Что я должен был сделать, так это прочитать письмо, которое я передал сегодня председателю [Генеральной Ассамблеи] как заявление относительно того, что произошло, и сесть и послушать других выступающих – по их усмотрению. Поскольку сегодня заседания не было, я [откладывал] любое требование или просьбу о проведении дебатов. Я знаю, что радио говорит другое, но надеюсь, Вы смотрите [неразборчиво]. Но я не просил начать прения и даже не ставил вопрос. Если это поможет. Но это кое-что [неразборчиво]. Спросите их, какова будет очередность, это важнее.

К: Теперь предположим, что Вы знаете, что мы сказали, что дадим такую возможность. Как мы можем остановить боевые действия сейчас?

З: Я действительно не знаю. Вы так далеко. Вы можете сохранять хладнокровие, Вы можете говорить мне, о чем подумать, и я планирую сесть на самолет завтра утром, чтобы встретиться с президентом [Садатом], а затем вернуться. Я сделаю все, потому что искренне верю, что все войны как минимум заканчиваются своего рода миром, а мир – это именно то, что мы хотим. В этом плане, я думаю, у нас есть взаимопонимание, Вы неоднократно говорили об этом.

К: Вы объяснили мне это в пятницу.

З: Да, и это было сказано до того, как Вы сможете четко сказать, а, возможно, Вы не можете этого сказать, но это [является] фактом. Так что, если мы можем получить какую-либо поддержку в отношении какого-либо одобрения этого со стороны Америки, например Вы можете [неразборчиво] ясно думать, что [неясно] во всех государствах сохраняется вознаграждение за вознаграждение. Что-то вроде этого. Я говорю не за себя. Не знаю, можете ли Вы подумать об этом до завтра, и мы перезвоним Вам еще раз и посмотрим, что можно сделать.

К: Позвольте мне подумать об этом сегодня вечером, и я позвоню Вам завтра.

…

Ключевой вопрос в отношении стратегии в ООН состоял в том, чтобы не вносить конкретную резолюцию; это нужно было для предотвращения изоляции Соединенных Штатов, дальнейшего разжигания страстей в арабском мире и создания коалиции Европы и Советского Союза с арабским миром. Если говорить конкретно, то существовали следующие моменты: 1) Мы выступали против прекращения огня при сохранении занимаемых позиций, потому что это создавало бы прецедент для использования Организации Объединенных Наций для узаконивания завоеваний путем военного нападения. 2) Мы искали основу для политики США и действий ООН, когда все разведывательные службы предсказывали неизбежную победу Израиля. 3) Мы стремились удержать Советский Союз от идеологического и геополитического крестового похода против Соединенных Штатов и Израиля. 4) Мы стремились контролировать возможность доминирования в дипломатическом мирном процессе после окончания военных действий. Поэтому мы поддерживали тесный контакт с министром иностранных дел Египта и с Садатом. Это окажется линией поведения, которая никогда не будет нарушена даже в самый напряженный период конфликта. Чтобы не допустить сбивающих с толку сигналов, которые могут прийти в Москву из Каира, я проинформировал Добрынина о своих разговорах с Зайятом. Это также послужило предупреждением о том, что мы развиваем наши собственные связи с тем, кто все еще оставался советским союзником, и с которым у нас не было дипломатических отношений.

ПОСОЛ ДОБРЫНИН – КИССИНДЖЕР

Суббота, 6 октября 1973 года

21:10

К: Здравствуйте, я позвонил Вашему союзнику Зайяту.

Д: Да, какова была его реакция?

…

К: Он сказал, что сам не настаивает на дебатах в