В процессе описания последовательной гибели новейших броненосцев его лицо несколько раз меняет цвет. От пепельно-серого, бледного до пунцового, со вздувшимися на лбу синими прожилками… И – вновь по кругу. В такие минуты мне кажется, что через секунду-другую вот-вот – и он просто взорвется. Наблюдать за этими пертурбациями даже мне, со стороны, весьма жутко. Можно лишь догадываться, какого масштаба бури и величины цунами бушуют в душе этого гордого человека… К его чести, он почти не перебивает, каждый раз умудряясь взять себя в руки. Лишь однажды не выдержав, когда речь заходит о сдаче эскадры в плен. В частности, на моменте поднятия вражеского флага.

– Японский флаг?.. Сами подняли?! – все-таки взрывается он. – Не верю! – Адмирал резво вскакивает, позабыв о подагре. – Не было подобного в истории русского флота!.. – нервно расхаживает он по каюте. Исписавший несколько листов Матавкин, кажется, тоже не может представить подобного. Ему я, кстати, об этом не упоминал.

Веришь, не веришь… Факт остается фактом, товарищ Рожественский. Вопрос к коллеге Небогатову, не мне.

– Не было и не… – Разъяренный Рожественский замолкает, опомнившись.

Не будет, хотел ты сказать? Еще как будет! Если меня не станешь слушать. Так что садись на место и сопи в тряпочку, флотоводец. Я сейчас главный!

Словно прочтя мои мысли, тот, как-то сразу сникнув, вновь превращается в разбитого старика. Минуту назад здесь рычал разъяренный тигр, теперь за стол усаживается пожилой избитый пес…

– Продолжайте, слушаю вас…

Чего? Слушаешь меня?.. Как быстро все меняется… Ну, раз слушаешь, держи напоследок.

Не моргнув глазом, описываю пленение эскадры вкупе с политическими последствиями для всей империи. На закуску не забыв упомянуть трогательный эпизод посещения адмиралом Того в больничной палате, собственно, самого виновника торжества. С цветами и бережным участием в дальнейшей судьбе. Видел такую японскую гравюру, ага… На просторах интернета… К моему удивлению, сей убийственный факт у будущего пациента реакции уже не вызывает, и он тупо смотрит в стол. «Не переборщил я напоследок? Дедушка, ты в порядке?»

Дед еще вполне жив. Рано я его хоронил. Поднимает глаза, с усилием спрашивая:

– Каковы японские потери?

Да уж… Вечер у тебя выдался так себе, господин Рожественский… Японские потери ему подавай… Нет их почти!..

– Кажется, три миноносца. Один именной, остальные номерные. Да и то… – Делаю паузу, вспоминая. – Один погиб от столкновения со своим кораблем. Все три утонули ночью, во время минных атак с четырнадцатого на пятнадцатое. Из броненосцев – самые большие повреждения будут у «Микасы», потому что в начале боя вы прикажете сосредоточить огонь на нем. Но – не критичные, останется на плаву… Адмирал Того будет именно там, – добавляю я.

А вот это уже посильнее больничной палаты с букетом. Действительно, каково боевому адмиралу слышать, как мало того что он проиграет подчистую все, что можно, так еще и никого не утопит при этом?!

В каюте гробовая тишина. Кажется, даже машины броненосца застопорились, мрачно негодуя: «И вот для этого мы преодолели полмира? Чтобы вот так?.. Никого?!»

Матавкин сидит, обхватив руками голову. Позабыв о субординации, водит остекленевшим взглядом по исписанным листам. Адмирал молчит не шевелясь, глаза направлены в никуда.

Что-то я… Вновь сентиментальность, и откуда только она берется? Становится почему-то очень жаль этих двоих. Особенно, конечно, Матавкина, но и Рожественского в том числе. Вспоминаю, как на судебном процессе вроде бы старался взять вину на себя… Требуя себе смертной казни и отчаянно выгораживая подчиненных. Опять же – провел разношерстную эскадру по всей планете, не потеряв ни одной боевой единицы… Бесконечные погрузки угля, изматывающая жара, ожидание минных атак по ночам. Гулльский инцидент… В котором далеко не все так чисто, как описал Новиков… И для чего? Дабы бесславно утопить ее у берегов Японии? Опозорившись на весь белый свет…

– Можно воды? – нарушаю я молчание.

Угрюмый кивок в ответ.

Стакан на столе лишь один, но мне уже без разницы. Наливаю из графина прямо в адмиральский, осушаю залпом. Теплая жидкость не несет облегчения, и я повторяю попытку. В голове немного проясняется.

Ладно, хватит их убивать… Пора о хорошем. То есть о том, что еще можно предпринять.

– Господин адмирал… – звучно ставлю я стакан на поднос. Звон заставляет того вздрогнуть. – Поражение весьма подробно разобрано будущими историками, и основные причины я смогу назвать прямо сейчас.

Не шевелится. Но, кажется, слушает.

– Первое, и самое главное… – Беру свободный стул, садясь напротив. – Выбор маршрута был… Будет! – поправляюсь я. – Крайне неудачен, Зиновий Петрович. Сунетесь в самое логово японцев, с базами и портами! Большинство в будущем критиковало вас именно за Цусимский пролив!

Рожественский порывается что-то сказать, но я не даю этого сделать, уверенно продолжая:

– Второе, Зиновий Петрович… – провожу ладонью по поверхности стола. – Это скорость! Смешав все в одну кучу: броненосцы, устаревшие корабли, транспорты… – Перечисляя, я загибаю пальцы. Внутренне сам себе удивляясь: «Во, обнаглел! Видал бы кто со стороны – диву бы дался!» – Вы лишили наши главные силы преимущества, сравняв их с плавающим старьем. – Опускаю руку на какую-то книгу. Хлопок получается приличный. – Более того, на охрану транспортов будет выделен весь крейсерский отряд. Который, если не изменяет память, почти выпадет из боя! А это – орудия!..

Что со мной? Вот это я заговорил! Битый час назад я вел себя несколько иначе… А теперь самого адмирала жизни учу. И ведь терпит!

Тот действительно терпит. Сомневаюсь, что в этой каюте хоть кто-то позволял себе и десятую долю сказанного. Разве его величество, который здесь присутствовал лично, кажись… Ладно, Слава, жги дальше! Пока он тепленький! Вон как слушает, аж рот открыт… Скашиваю глаза на Аполлония. Да оба они рты разинули, будто в цирке!

– Третье. Никакой инициативы в сражении проявлено не было… – Останавливаюсь. «Да что же ты будешь делать! Ничего еще не случилось, а я тут…» – Не будет, точнее! – торопливо поправляюсь. – Ни маневров не будет, ни миноносцы наши никак использоваться не будут!.. – Делаю небольшую передышку. В глазах Рожественского, если я правильно их читаю, сквозит растерянность. – И не то что инициативы, господин адмирал… – возвышаю голос. – Даже плана сражения, кроме как следовать «норд-ост двадцать три», ни у кого не окажется! Вы даже простого совещания флагманов не соберете перед боем!

Вот здесь я, пожалуй, переборщил. Лицо Рожественского теперь не розовеет-бледнеет, а прямо-таки зеленеет… Но держится дядька…

Про снаряды с их разрывной способностью я тактично решаю умолчать. Здесь все равно ничего не поделать…

– Адмирал Фелькерзам скончается за пару дней до этих событий… – уже спокойней добавляю я. – Вы и из этого умудритесь секрет сотворить! Небогатов после, на суде, сошлется, что, дескать, знать не знал о его смерти. И командование эскадрой якобы он примет слишком поздно. Так что секреты эти, со «сломанными шлюпбалками»… – При этих словах адмирал вздрагивает всем телом. – Яйца выеденного не стоят, Зиновий Петрович!