– Нет, пожалуйста, нет! – кричала я.

Он рассмеялся, его смех звучал угрожающе.

– Да ладно тебе, – говорил он. – Тебе же нравится. Я знаю, что ты тоже это любишь.

Как он мог так думать? Он что, не слышал, как я кричу от боли? Я ненавидела это всей душой. То, что он вытворял со мной, было невыносимо.

Я билась изо всех сил, но он все равно изловчился и стянул с меня ночнушку; он стал трогать меня между ног и засунул один палец мнетуда; было очень больно. И снова я почувствовала запах виски, исходящий от него. Я заплакала, но слезы не разжалобили Билла, он продолжил истязание. Теперь он вскарабкался на меня и стал извиваться, громко стеная. Потом заставил меня трогать «любовную игрушку».

– Я не хочу, – кричала я сквозь слезы, – не хочу ее трогать!

Он не слушал, его было не остановить. Деваться было некуда, и я водила рукой вверх-вниз по его мерзкой плоти. Затем он отпихнул мою руку, и я решила, что все позади, но все только начиналось. Он пристроил свою «игрушку» мне между ног и стал вонзать ее в меня и вынимать, туда и обратно; острая, всепоглощающая боль пронзила меня, а Билл все не останавливался. Он наваливался на меня все сильнее и сильнее, причиняя дикую боль, разрывавшую меня глубоко изнутри. Я все это время плакала, отвернув лицо к стене. От невыносимой боли хотелось умереть. Мне хотелось исчезнуть, испариться. Лишь бы только ничего не чувствовать.

Билл, весь потный, целовал мои лоб и шею влажными губами и вдруг со вздохом удовлетворения повалился на меня.

Я окаменела. Я не могла плакать. Не было сил на слезы.

Дядя Билл встал и пошел в кухню. Я лежала, не в силах шевельнуться, слушала, как он моет руки, скрипит дверцами буфета.

Вернувшись в комнату со стаканом сока, Билл сказал:

– Знаешь, я так тебя люблю.

Опять это слово: «любовь». То, что он творил, этолюбовь?

– Ты даже не представляешь, как тебе со мной повезло, – прибавил он, – никто тебя не любит так сильно, как я.

И снова эта ужасная улыбка.

– Это наша маленькая тайна, если ты о ней кому-нибудь проболтаешься, тебя ждет самое суровое наказание. – Билл застегнул рубашку и штаны и заправился. – И потом, никто ведь тебе не поверит.

Он говорил спокойно и уверенно, а я знала, что он прав. Я ведь уже пыталась рассказать матери, и она мне не поверила. Я пыталась представить, какое наказание может быть страшней того, что только что произошло. Неужели есть что-то еще ужасней? Я не могла себе этого представить. Если это – «удача», если это – «любовь», то я хочу быть самой невезучей и самой нелюбимой девочкой на свете.

Дядя Билл ухмыльнулся и вернулся в кухню. Я была раздавлена. Натянув одеяло на голову, попыталась отгородиться от всего мира. Чуть позже, услышав, как пришла мама, притворилась спящей. Они с Биллом шептались о чем-то в коридоре, смеялись и шутили, словно ничего не произошло. Я чувствовала себя, как никогда, одинокой, лишенной всего, изгоем.

Когда Билл уехал и вся семья уселась пить чай, я зашла в кухню сказать, что хочу принять ванну. Воспоминания о случившемся не шли из головы. Я не могла спать внизу на диване, где все произошло, поэтому решила провести ночь в своей комнате на втором этаже.

В тиши своего убежища – ванной комнаты – я безуспешно пыталась отмыться от ужасов прошедшего дня. Между ног было липко и сильно болело. Гораздо сильнее, чем в прошлый раз. Нижняя часть живота тоже немного опухла и болела. Все тело ныло из-за того, что Билл его тискал и с силой запихивал внутрь меня свою мерзость. Он был крупным мужчиной, не толстым, но мускулистым, гораздо больше и сильнее моего отца.

После ванной я легла в кровать и забралась под одеяло. Я ничего не понимала, всего боялась и страдала от боли. Я чувствовала себя брошенной всеми старой игрушкой.

Несколько дней подряд я отказывалась выходить из комнаты, и папа забеспокоился.

– Что с тобой, Кэсси? – спросил он, присев возле кровати и гладя меня по голове. – Ты прямо сама не своя. Совсем тебе плохо, да? Не бойся, скажи мне. У тебя где-нибудь болит?

Я кивнула, его забота растрогала меня до слез.

– Да, везде, – ответила я шепотом.

– Хочешь посмотреть со мной телевизор? – предложил папа. – Или порисовать?

Я отрицательно покачала головой.

– Может, тебе чего-нибудь хочется? Горячего шоколада, например?

– Нет, спасибо.

Хоть папа и был добр ко мне, я все же не решалась сказать ему правду, и это меня очень расстраивало.

– Не трать на нее время, – вмешалась мать. – Не видишь, она просто пытается привлечь к себе внимание.

Она понятия не имела, каково мне было, потому что даже не пыталась разобраться в моих бедах, ее устраивало то, что она видела на поверхности. Она ни разу не спросила, что со мной случилось, что меня печалит. Если бы она задавала правильные вопросы, если бы она хотела, чтобы я была с ней откровенной, то я, может, и рассказала бы ей о том, что случилось. Я ведь уже пыталась. Но ей было все равно, что я не встаю с кровати и корчусь от боли: так я, по крайней мере, меньше путалась у нее под ногами и не мешала ей общаться с друзьями.

В конце концов мне удалось собраться с силами и пойти в школу. Как раз началась последняя четверть, а эта пора всегда самая веселая: проводятся концерты, спортивные состязания и устраивается большой школьный спектакль. Я еще не оправилась полностью, но все равно стала ходить в школу, чтобы дядя Билл не мог больше измываться надо мной.

Я старалась под любым предлогом улизнуть из дома, лишь бы Билл не застал меня и не потащил «кататься» на машине куда-нибудь в лес, и некоторое время вполне успешно его избегала. Я подолгу выгуливала собаку, оставалась у Клэр по пятницам, а иногда и в другие дни, если удавалось убедить маму, что у меня с подругой общее домашнее задание; к тому же я ходила на репетиции хора. Рано или поздно мне предстояло вновь встретиться с моим мучителем, но пока Биллу ничего не оставалось, как спрашивать у мамы, куда я запропастилась. В конце концов ей это надоело, и она отругала меня за то, что я, неблагодарная девчонка, так груба с Биллом.

Я смотрела на маму, пытаясь понять, какие мысли роятся в ее голове. Я уже рассказывала ей, в чем причина моей «грубости», но она предпочла не обращать внимания. Почему она так настаивает на моем общении с насильником? Этого я не могла понять.

Однажды вечером я делала уроки у себя в комнате, как вдруг услышала шаги на лестнице. Я взглянула на дверь, и в тот же момент она отворилась, в комнату вошел ненавистный Билл. Он с улыбкой сказал:

– Привет, Кэсси.

Я молча сидела, надеясь, что он не посмеет тронуть меня, ведь вся семья была дома.

Дядя Билл подошел ко мне, зажал рот рукой и поцеловал в шею.

Я вскочила и стала отталкивать его, но он лишь рассмеялся и преградил мне путь к двери, чтобы я не сбежала. Сердце бешено забилось от воспоминаний обо всем, что он делал со мной в прошлые разы. Я пыталась выбросить их из головы, но безуспешно: то и дело они снова всплывали, заставляя меня содрогаться.