На следующее утро, едва открыв глаза, я уже знала, что это был не сон. Живот болел еще сильнее, чем накануне вечером, а между ног, там, куда Билл пихал свою «игрушку», появилось странное ощущение.

Папа заглянул в комнату и сказал:

– Вставай, Кэсси, в школу пора.

Он подошел к кровати взглянуть на меня, и на секунду я испугалась: «Неужели и он тоже?» В душе я знала, что папочка меня не обидит, но была слишком травмирована вчерашними событиями. Моя вера в мужчин пошатнулась, теперь я знала, что они могут со мной сделать, поэтому на секунду засомневалась в родном отце.

– Что-то ты неважно выглядишь, – проговорил он сочувственно. – Простудилась, наверное. Ты лежи, я скажу маме, что в школу ты сегодня пойдешь.

И, с нежностью подоткнув под меня края одеяла, поспешил вниз по лестнице.

Отзвуков родительской ссоры, доносившихся с первого этажа, лучше мне не стало. Только скандала мне не хватало. Я плотнее укуталась в одеяло, пытаясь отгородиться от мира. Затем послышались мамины шаги, и она ворвалась ко мне в комнату.

– Быстро вставай и марш в школу! – приказала она. – Тебе прекрасно известно, что сегодня я встречаюсь с подругами, а ты думаешь только о себе и хочешь мне все испортить. И не надейся, что я отменю свою встречу из-за твоих прихотей! – Она пристально посмотрела на меня. – Ты абсолютно здорова. Я не папа, меня ты не проведешь. – Потом присмотрелась внимательнее и прибавила: – Хотя… выглядишь ты, конечно, неважно.

Что это, внезапный приступ материнской любви? Сейчас мама, наверное, обнимет меня, успокоит и станет за мной ухаживать. Как бы не так. Она рассердилась:

– Ну вот! Теперь из-за тебя придется отменить все планы!

Я, как никогда, нуждалась в материнской заботе, была в отчаянии и хотела, чтобы кто-нибудь меня успокоил. Неужели она не видит, в каком я ужасном состоянии? Неужели ее материнский инстинкт на меня не распространяется? Похоже на то.

– Я прекрасно справлюсь одна, – сказала я тихо. – Просто полежу в кровати, и скоро мне станет лучше.

Она даже не пыталась скрыть облегчение. А я, наоборот, постаралась замаскировать свое разочарование. Снова мне приходится терпеть и притворяться, что все хорошо.

Я пыталась вообразить, что сделала бы нормальная мать, например мама Клэр, увидев, что дочь лежит в кровати, явно не в себе, и страдает от боли. Наверное, она быстро поняла бы, что ей плохо, и попыталась помочь. Мама моей подруги все время спрашивала, как у нее дела, внимательно выслушивала и изо всех сил старалась помочь и утешить, если случалась какая-нибудь неприятность. Мне было совершенно ясно, что мама Клэр близко не подпустила бы к своей дочери человека вроде дяди Билла. Она полностью поверила бы своей дочери, расскажи та ей о надругательстве и унижении. Она уберегла бы Клэр от тех ужасов, какие мне пришлось пережить.

Но моя мать не заметила или предпочла не заметить мою боль и спокойно отправилась на встречу с друзьями. Я заперла все двери и пошла в ванную. Мне было одиннадцать лет, многого я еще не могла понять, только чувствовала себя оскверненной, грязной после вчерашнего кошмара. Кровотечение между ног прекратилось, но все там распухло и болело. Я лежала в горячей воде, закрыв глаза. Мне хотелось лежать так долго-долго, а потом открыть глаза и обнаружить, что боль и страх навсегда ушли из моей жизни и никто меня больше не обидит.

Как мне избежать повторения этого ужаса? Как мне отказаться от поездок с мерзавцем, который уверял меня в любви, а сам причинил мне столько страданий. Если бросить школу для конфирмантов, нужно будет оправдываться перед викарием. Что я ему скажу? Если уж родная мать мне не поверила, то остальные и подавно не поверят. Весь день я искала выход из западни. Я умоляла Бога защитить меня. Но он был глух к моим мольбам, как и все прошлые разы.

В четыре часа ко мне пришла одноклассница Венди узнать, почему меня не было в школе. Я сказала, что живот разболелся и что завтра уже приду, хотя сама не была уверена, найду ли силы когда-нибудь выйти из дома.

– Занятий не будет до следующей недели, – сказала Венди. – Начались каникулы.

Я совсем забыла.

Пока мы разговаривали, я смотрела на Венди и думала, заметит ли она перемену во мне. Сама я ощущала себя совсем иначе, нежели двенадцать часов назад. Что-то навсегда во мне изменилось.

Однако Венди легко поверила в историю с животом и ничего не заподозрила. Она болтала о том о сем, о школьных новостях, о наших общих знакомых.

Я обрадовалась, что начались каникулы. Мне нравилось в школе, но я была в таком состоянии, что не смогла бы ходить на занятия и общаться с друзьями.

Прежде чем уйти, Венди спросила, не хочу ли я поехать на пикник воскресной школы в субботу, если поправлюсь. Я сказала, что хочу. Все что угодно, лишь бы не оставаться в этом доме, где я была легкой добычей для мучителя. На пикник нужно было выезжать рано утром, поэтому мы с Венди договорились, что в пятницу я заночую у нее.

Несколько следующих дней дались мне с трудом. Я не могла прийти в себя. Тело болела, но душевная боль была в сто раз сильней. Что он сделал со мной? Как мне впредь противостоять ему?

Субботний пикник помог мне развеяться. Учителя, которые поехали с нами, прекрасно меня знали. Они слышали, что я болела – впрочем, это и так было видно, – поэтому постарались быть со мной добрее и заботливее, чем обычно. Это помогло, и мне стало немного легче.

Я с ужасом ждала следующего вторника. От мысли о том, что Билл, мой мучитель, снова встретит меня вечером возле дома викария, посадит в машину и надругается надо мной, становилось дурно. Потом я вспомнила, что Венди тоже посещает по вторникам школу для конфирмантов, и у меня появилась идея. Я спросила маму, может ли Венди остаться у нас ночевать; мама не смогла сразу придумать причину для отказа и разрешила.

Я вздохнула с облегчением, когда Венди согласилась остаться у меня на ночь. У меня камень свалился с души. Теперь я была в безопасности. Все-таки Бог услышал мои молитвы.

Когда дядя Билл заехал за мной и увидел двух девочек вместо одной, он не обрадовался. Однако он не мог просто взять, развернуться и уехать на глазах у викария. Так что мы с Венди забрались на заднее сиденье, и Билл повез нас домой.

Вскоре после этого наступила весна. Дни стали длиннее, темнело позже, и мне снова разрешили ходить домой одной. Занятия в школе для конфирмантов закончились, предстоял обряд конфирмации. Мы с Венди с нетерпением ждали церемонии. В этот торжественный день мы должны были одеться во все белое; я знала, что белый цвет особенный – цвет чистоты и невинности, не зря ведь все невесты идут под венец в белом платье. Родители Венди пообещали купить ей платье специально для церемонии. Я тоже стала выпрашивать у мамы новое платье, но она и слышать об этом не хотела. Тогда «бабушка номер один» сказала, что сошьет его для меня: она здорово шила. Платье получилось просто загляденье – я и правда почувствовала себя в нем невестой!