Потом из открытой двери раздался голос Бориса:

– На этот раз мы вспомнили о тебе, Эрвин! Поторопись, мы через несколько минут уезжаем! Водитель сказал, что ты можешь сесть в кабину, чтобы отогреться.

Когда водитель, имя которого за эти годы стерлось из моей памяти, спросил про мои ноги, я описал ему симптомы.

– Умеренное обморожение, – констатировал он, усмехнувшись. – Это еще ничего. А вот если бы твои ноги почернели и отказали, то тогда все. У тебя был бы билет домой.

Я подумал, что он преувеличивает, хотя впоследствии узнал, что не очень…

– Видел такие вещи собственными глазами, – продолжал он. – Таких случаев сотни, и иногда все кончается ужасно.

Я был потрясен, когда узнал, как много наших солдат пострадало или даже погибло от обморожения.

– Но ведь должно же у нас быть зимнее обмундирование, – возмущался я, пытаясь перекричать шум мотора. – Только сумасшедший мог вообразить, что одежда, которую мы носили в Берлине, подойдет для русской зимы!

– А ты разве ничего не слышал?

– О чем? – Я покачал головой.

– Ну так вот, поговаривают, будто главный квартирмейстер распорядился о поставке зимнего обмундирования еще в сентябре, но потом оказалось, что на складах нет ничего, кроме комплектов для пустыни. – И, тяжело усмехаясь, добавил: – Ну и как такое могло случиться?

В ту же секунду я пришел к такому же отвратительному заключению, как, наверное, и наш водитель. Но не пожелал ничего уточнять. Поступление на склады обмундирования для войны в пустыне представлялось уже не какой-то ошибкой снабженцев, а настоящим актом саботажа.

Мы продолжили путь, пока не достигли Миуса. Это небольшая река, которая впадает в Азовское море. К этому времени пульсация в ногах достигла неимоверной силы, и я без промедления обратился в лазарет. Он был устроен наспех в неотапливаемом доме. Когда я вошел туда, то стал свидетелем ужасающей сцены. Солдат, обутый в толстые валенки – для защиты ног от мороза во время несения караула, – мучительно стонал, когда врач попытался стянуть их с его ног.

– Эти валенки – сущее проклятие, – посетовал доктор, – они впитывают воду, а потом промерзают. Уже не первый раз я вынужден ампутировать больному ногу. – Он взглянул на двух санитаров, стоявших у стола, возле головы пострадавшего. – Держите его покрепче.

Когда доктор взялся за пилку, обладатель валенок внезапно затих.

– Парню повезло, что он потерял сознание, – сказал доктор, потом продолжил свою работу.

Я сморщился, когда доктору наконец удалось избавиться от первого валенка. Я увидел обрубок белой кости, покрытый почерневшей плотью. Ступня бедняги вместе с частью валенка упала вниз…

Поняв, что по сравнению с этим парнем я еще легко отделался, и немного смутившись оттого, что побеспокоил врача своим легким обморожением, я вернулся к товарищам, в группу управления ротой. Тогда я еще не отдавал себе отчета в том, что «легкие» обморожения на ногах и ступнях будут вызывать у меня серьезные проблемы даже через 70 лет…

Выйдя к берегу Миуса, мы натолкнулись на небольшую группу солдат вермахта. Они собирались окапываться прямо в открытом поле. Пронизывающие до костей ветра надолго определили хмурые взгляды и уныние на их угрюмых лицах.

– Начинайте копать, – сказал один из тех, кто постарше, обер-ефрейтор. Он выглядел на все пятьдесят, хотя на самом деле ему было не больше тридцати лет. Он бросил лопату юноше, который стоял неподвижно, сунув руки в карманы шинели. Лопата лязгнула, ударив о кусок твердого, как камень, льда.

Вытерев глаза, слезящиеся от безжалостного ледяного ветра, юноша бросил взгляд на лопату и иронически ухмыльнулся:

– Земля замерзла. Как тут можно копать?

– Ты быстро передумаешь, когда на тебя дождем польются вражеские снаряды.

Юноша покорно взял лопату и без особого энтузиазма попробовал воткнуть в землю.

– Не могу я копать, – сказал он, отшвырнув лопату.

Назревал спор. Остальные солдаты вермахта исподтишка наблюдали, надеясь, видимо, что это отвлечет их внимание от жуткого холода. А может быть, они втайне надеялись, что вот-вот явится офицер, чтобы сообщить, что отыскал более или менее сносное место для ночлега. Ну и дела…

В «Лейбштандарте» подобных проблем с дисциплиной никогда не было. В отличие от вермахта большинство наших сослуживцев были примерно одного возраста, а командиры, будучи на десять и более лет старше своих подчиненных, демонстрировали превосходные способности к управлению людьми. Это было особенно важно в те минуты, когда становилось трудно, и мы умели сплотиться, чтобы как можно лучше и быстрее преодолеть проблемы или выйти из трудной ситуации. Рытье окопов было, несомненно, трудной задачей в условиях жестокой русской зимы. Пока мы рыли, на ресницах образовались ледяные бусинки. Наши ноги нещадно мерзли, потому что мы были обуты в те же сапоги, в которых маршировали по Платфусс-аллее прошлым летом. Пока мы рыли, окопы заполнились свежим снегом. Вдобавок к нашим неприятностям, под поверхностью мерзлой земли зачастую скрывались большие валуны, и тогда заветную траншею, которая давала хоть какое-то тепло и укрытие, приходилось бросать и пробовать новое место. Однако, все еще опьяненные фантазиями нашей окончательной победы, солдаты «Лейбштандарта» преодолевали все эти тяготы без особых жалоб.

Со своих позиций мы с некоторой завистью поглядывали через заснеженный луг на русских, расположившихся на противоположном берегу реки. Они заняли опушку леса, где подготовили себе надлежащие убежища, чтобы защититься от пронизывающего холода. К счастью, наш тыл работал исправно, и у нас было вдоволь боеприпасов и провианта. Так что время от времени мы обстреливали «Иванов», чтобы хоть немного развлечься в эти хмурые дни.

Чтобы как-то отвлечь себя от малоприятной жизни в окопах, когда несколько наших товарищей стали жертвами обморожения, иногда мы укрывались в глубоких пещерах, которые обнаружили поблизости. Хотя они и защищали от пронзительного ветра, однако в целом там все равно свирепствовал жуткий холод, пробиравший до самых костей.

Эти пещеры напомнили страшные сказки, которые нам рассказывали в детстве. Русские тоже посещали эти места, потому что иногда мы слышали вдали их голоса, эхом проносящиеся через пустоты в скальной породе, и осознание того, что враг где-то неподалеку, не давало нам полностью расслабиться…

Воздух был прозрачен и чист, а холод – таким, что кожа на моем лице покалывала, как будто в нее одновременно воткнули сотни крошечных иголок. Мои кости, казалось, грохочут под дрожащими мышцами, а ноги, обмороженные во время отступления из Ростова-на-Дону, просто онемели и отказывались идти. Для поддержания кровотока я перед входом в свой тесный окоп прыгал с ноги на ногу, сгибал и разгибал руки в локтях, крутился в разные стороны. Это хоть как-то помогало согреться. Сквозь пар от дыхания, дымкой клубившийся вокруг моей головы, я увидел, что навстречу кто-то идет. Хромая от одной стрелковой ячейки до другой, он на несколько минут задерживался и о чем-то разговаривал с солдатами. Когда он подошел поближе, я узнал нашего обершарфюрера, который недавно выписался из полевого госпиталя в Таганроге. Я вытянул руку, чтобы помочь ему забраться в мою траншею.