В течение всей трехдневной битвы у Лейте и севернее, у побережья Лусона, я оставался в Мабалакате. 26 октября я вернулся в Манилу в штаб с докладом относительно формирования специальных подразделений. Меня поразил грязный вид города. Прохожие на улицах выглядели запуганными и нервными. Многие из них покидали город с огромными тюками на плечах. Над гаванью города висели клубы порохового дыма. Солдаты очищали зенитные позиции вдоль пляжа от ящиков и осколков, оставшихся после последнего авиарейда. Следы от разрушительных бомбардировок противника сохранялись во всей зоне Манильского залива. Особенно удручало большое количество затонувших судов, которые различались теперь только по верхушкам мачт, торчащих над поверхностью моря. Я не мог себе представить, как в условиях таких ужасных авиарейдов можно будет обеспечить военные поставки.

По прибытии в столицу я обнаружил, что штабы 1-го и 2-го воздушных флотов работают совместно, и узнал о своих новых обязанностях и ответственности.

Рано утром следующего дня около сорока самолетов палубной авиации противника совершили налет на Манилу. Основной удар был направлен на стоявшие на якоре суда, портовые сооружения и позиции войск ПВО. Истребители, бомбардировщики и пикирующие бомбардировщики волна за волной наносили удары по базе Николс, наш штаб был обстрелян из пулеметов.

Мы с адмиралом Ониси укрылись в небольшом бомбоубежище в саду. Во время паузы между разрывами бомб адмирал сказал:

– Иногути, вам известно, что капитан Эйитиро Дзё неоднократно просил меня назначить его командиром звена камикадзе? Думаю, именно после возвращения из Рабауля он впервые предложил такую тактику, твердо заявляя, что иного выхода из кризиса нет. В то время я не понимал, что он имеет в виду, не мог принять его идею. Теперь я пришел к тому же заключению и претворяю эту идею в жизнь. – Во время пулеметной очереди он пристально смотрел в одну точку и затем продолжил: – То, что нам приходится прибегать к вещам, подобным этим, свидетельствует о том, насколько убога была наша стратегия. – После долгой паузы он заключил: – Это определенно неординарное решение.

Это мне напомнило кое-что, случившееся два с половиной года прежде. Тогда адмирал Исороку Ямамото, командующий объединенными силами флота, искал возможности добиться крупной победы. В то время я возглавлял сектор лейтенантов и капитан-лейтенантов управления кадров министерства ВМС в Токио. Мартовским днем 1942 года специалист по торпедам адмирала Ямамото, капитан Арима, пришел ко мне в кабинет и сказал:

– Мне нужно несколько исключительно способных людей.

– Для чего тебе они? – спросил я.

– Они необходимы для управления подлодками-малютками во время атак в бухтах Сиднея и Диего-Суареса.

Пораженный, я откровенно высказал свое мнение:

– Следует ли повторяться и снова использовать малютки, как это уже было в Пёрл-Харборе? В то время это делалось потому, что, как полагали, от их атак многое зависело. Но такие атаки почти всегда были самоубийственны. С точки зрения командования, они крайне жестоки. Как бы ни был велик и талантлив адмирал Ямамото, если он прибегнет к такой тактике, историки будут осуждать его многие столетия.

Арима ответил:

– Полагаю, адмирал Ямамото мыслит шире, чем ты.

– Возможно, – сказал я, – но эта идея ужасна. За столь бесчеловечное деяние придется отвечать на небесах.

Теперь, однако, я, раньше называвший такие вещи жестокими, был согласен с адмиралом Ониси, помогал ему в осуществлении операций подобного рода. Как ни парадоксально, но была разница между тем и этим временем. Разве адмирал Ониси не назвал тактику камикадзе неординарной? Японский флот идет на все ради успешной защиты Филиппин. Нет иного способа для наших самолетов наземного базирования эффективно взаимодействовать с ВМС, кроме как посредством тактики камикадзе. В нынешних условиях, считал я, атаки смертников допустимы.

Там, в небольшом бомбоубежище в Маниле, во время паузы между разрывами бомб адмирал Ониси говорил:

– Когда я вернулся сюда 20 октября после завершения формирования первого ударного звена в Мабалакате, то пошел прямо в штаб ВМС юго-западной зоны попросить, чтобы выход в море эскадры адмирала Куриты задержали до тех пор, пока самолеты камикадзе не получат возможность провести боевые вылеты. Я пришел в штаб через два часа после того, как приказ о выходе эскадры в море был уже отдан. Отмена приказа вызвала бы всеобщий хаос, поэтому я не стал добиваться этого и ушел.

Адмирал Ониси говорил бесстрастно. Однако я мог представить себе, что он чувствует, зная, какие ужасные потери несет Япония в данный момент в районе Лейте.

По завершении авиационного налета противника мы покинули бомбоубежище. Самолеты противника отбомбились. Они уходили на восток в боевом порядке, ничто им не мешало, не противодействовало. Новые клубы черного дыма заволакивали небо над бухтой.

Тем вечером я отдыхал в вестибюле штаба, когда в темном узком коридоре появился молодой офицер в летной экипировке, подошел ко мне и сказал:

– Меня зовут Тада, господин капитан. Адмирал Ониси на месте?

Это был младший лейтенант Кэйта Тада, двадцатилетний курсант 71-й выпускной учебной группы высшего военно-морского училища. Я всегда симпатизировал курсантам училища, поскольку до войны сам учился в нем.

– Рад тебя видеть, лейтенант Тада, – откликнулся я. – Зачем ты пришел сюда?

– Я хотел бы встретиться с адмиралом Ониси, – ответил он.

– Хорошо, адмирал на втором этаже. Я провожу тебя в его кабинет.

Тада быстрой походкой пошел к указанной двери. На пороге он воскликнул:

– Здравствуйте, дядя! – и вошел в кабинет. В голосе юноши звучали теплые родственные нотки.

Я спустился по лестнице к себе и просмотрел личное дело этого молодого человека. Его отец, вице-адмирал Такэо Тада, был начальником оперативного управления министерства ВМС.[20] Вице-адмирал Тада и Ониси учились в одной учебной группе в высшем военно-морском училище и были давними друзьями. Их семьи были дружны. Не имея собственных детей, Ониси любил юного Таду, как сына.

Из предписания лейтенанту Таде я узнал, что он состоял в 252-й авиагруппе 2-го воздушного флота. Он прибыл на базу Николс 23 октября и был назначен командиром специального ударного авиазвена. Теперь он пришел проститься.

Часы показывали 22.00. В штабе стало темно, когда Ониси и Тада спустились вниз по лестнице. В саду адмирал пожелал молодому человеку удачи. Тада поклонился, надел фуражку, и они расстались.

Старик стоял молча, долго смотрел в темноту, а затем повернулся и медленно побрел в свой кабинет. Когда он поднимался по лестнице, я чувствовал, как томили его мрачные мысли о том, что близкий ему молодой человек скоро пойдет на смерть.