«К ЦЕНТРУ ГОРОДА», гласил указатель у Приморской набережной, близ вазона с геранью. На втором значилось «ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА, а на третьем — «ОБЩЕСТВЕННЫЕ УДОБСТВА». В дверях «Мужской комнаты» всегда стоял какой-то мужчина и, когда вы входили, пытался встретиться с вами взглядом, но неизменно молчал. У входа в «Дамскую комнату» топтался мужчина с шваброй. 3а городом имелся жилой комплекс под названием «Счастливая долина». В войну там квартировали янки. Позади «Счастливой долины» был трейлер-парк под названием «Золотые Пески». Лучший отель назывался «Гранд-Отель», худший — «Морской», а один из пансионов — «Беллависта». Но самым разумным было снять комнату в пансионе «У Блоджеттов». В «Гранд-отеле» на одну ночь останавливался Диккенс, в окрестных холмах совершал прогулки Вордсворт; Теннисон как-то провел лето в громадной усадьбе близ полоски песка, которую именовали Стрэндом; а в «Грачевнике» скончался малоизвестный политик. Знаменитый убийца (он медленно умерщвлял свою жену, подсыпая ей яд) был арестован на Фронт-стрит, где совершал моцион вместе со своей молоденькой любовницей.

Грязная часть берега называлась «Flats», заболоченная — «Levels», каменистая — «Shingles» галечный пляж — «Reach», а на расстоянии мили всегда имелось местечко, прозванное «Crumbles». Господская усадьба, когда-то чрезвычайно величественная, теперь служила детским приютом. Ежегодно на Пасху две банды из Лондона дрались между собой на Приморской набережной. В истории городка большую роль сыграли контрабандисты: имелся залив под названием Гавань Контрабандистов и паб под названием «Таверна контрабандиста».

Из четырех высоких холмов неподалеку один находился на территории частного поля для гольфа, второй был под охраной Комитета национального наследия — по его склонам вилась грязная тропка, а на самых крутых подъемах были выстроены деревянные лесенки; третий холм — воистину впечатляющий — принадлежал Министерству Обороны и использовался как полигон; там висели таблички «ОПАСНАЯ ЗОНА»; а четвертый, скалистый, именовался «Сапожник и его Гномы».

Пирс был обречен. Его грозились сломать. Создано общество в его защиту, но на будущий год пирс все равно взорвут. Там, где на берег высадились римляне, теперь автостоянка. Дискотека называлась «Блеск». В тот день, когда я попадал в этот город, в Музее непременно был выходной, Плавательный бассейн был закрыт на ремонт, зато Молельный дом баптистов-евангелистов — открыт; перед кучей разбитых валунов и разрушенных стен, которая именовалась Замком, стояло девять туристических автобусов. В кафе близ входа в Замок четырнадцатилетняя девочка подавала чай в надтреснутых кружках и печенье в целлофановой обертке, а также черствые фруктовые кексы и холодные пирожки со свининой. Она говорила: «Сандвичей не держим» и «Ложки у нас кончились», а когда ты просил картофельные чипсы, она спрашивала: «С каким вкусом?» и перечисляла пять вариантов, в том числе со вкусом креветок, «Боврила»[31], бекона, сыра и лука. Столы в кафе покрывала липкая пленка джема, и, уходя, ты уносил ее кусочек, прилипший к твоему локтю.

Железная дорога закрылась в 1964-м, а рыбные комбинаты прогорели пять лет назад. Кинотеатр, выстроенный в стиле арт-деко, теперь служит залом для игры в бинго, а в былой конторе шипчандлера разместился «Киноклуб», где весь день напролет крутят шведские порнофильмы («вход только членам клуба»). Имелась американская радиолокационная станция — а может, ракетная база? Никто точно не знает. Это в нескольких милях, на отшибе. Американцы стараются не высовываться с тех пор, как один солдат изнасиловал местную девушку в своем автомобиле (летним вечером, уже в сумерках, она, в одном купальнике, ловила попутную машину). В миле к югу от Сапожника в ближайшем будущем планируется построить атомную электростанцию под старомодным названием Торнклифф. В «Лидо» однажды дали концерт «Балл Хейли и кометы». Новый торговый квартал себя не оправдал. Все собаки — породы джек-рассел-терьер, и обязательно зовутся Энди. Новый павильон на автобусной остановке уже испоганили вандалы. Город славится местными моллюсками-трубачами. Дождь идет беспрерывно.

Я дошел до собора Василия Блаженного, оттуда — к гостинице «Метрополь», где останавливался в 68-м, — теперь она превратилась во что-то наподобие исторического памятника — а потом прогулялся по универмагу ГУМ, глазея на товары.

Рассматривая какие-то будильники, весьма ненадежные на вид, я подметил, что ко мне потихоньку пододвигаются две женщины — одна стояла справа от меня, другая слева.

— Is nice clock? You like clock? — услышал я.[33]

Я сказал:

— Будильники будят людей. Поэтому я их ненавижу.

— Смешно, — сказала женщина, стоявшая справа: брюнетка лет двадцати трех. — Хотите поменять рубли?

Меня поразило, что одна из этих женщин толкала перед собой детскую коляску, в которой сидел маленький мальчик, а другая несла сумку, где, насколько я мог заметить, лежало постельное белье, предназначенное для стирки. Женщины были хорошенькие, но явно загруженные домашними делами — погулять с ребенком, постирать простыни. Я пригласил их на балет — я купил несколько пар билетов. Нет-нет, ответили они, им надо готовить ужин мужьям, прибираться дома, но, может, я деньги хочу поменять? Тогда за рубль давали семьдесят два цента; эти женщины предложили мне в десять раз больше.

— Да зачем мне столько рублей?

— Есть очень много вещей.

Темненькую звали Ольга, блондинку — Наташа. Наташа сказала, что она балерина. Ольга говорила по-итальянски, а Наташа знала только русский; она была по-балетному стройна и бледна, глаза у нее были фарфорово-голубые, с косыми славянским разрезом, губы — чисто русские, пухлые: напрашивалось выражение, «дорогостоящие»[34].

Я сказал, что прогуливаюсь — хочу поразмять ноги.

— Мы пойдем с вами!

Вот так, десять минут спустя, я обнаружил, что иду по проспекту Карла Маркса чуть ли не под ручку с двумя русскими женщинами и несу наташины простыни, покуда Ольга везет в коляске маленького Бориса. Ольга болтала со мной по-итальянски, Наташа смеялась.

— О, Пол, вы, похоже, отлично устроились! — окликнули меня знакомые туристы, возвращаясь к своему автобусу. Я был очень рад, что меня заметили — интересно, что-то они себе навоображают?