«Но это невозможно!» — думал он. Слишком много сил души и сердечной веры было вложено в просьбы к Всевышнему Властителю судеб о даровании наследника. Но волнение становилось всё сильнее, мешало молиться... Николаю было стыдно...

— Ваше Величество...

Он с горячей радостью услышал, что всё прошло благополучно, и напрягся, ожидая услышать слово «сын».

— Её Величество родила девочку.

Дочь! Четвёртая дочь... Разочарование словно сорвало с места сердце и потянуло куда-то вниз. Узнав, что к супруге сейчас нельзя, Николай вышел в сад и ходил, ходил, объятый невесёлыми раздумьями. Уже звучал в воображении гневный голос раздражённой матери: «Я так и знала, Ники, что она ни на что не способна», чудились презрительные взгляды членов царской фамилии, устремлённые в спину его любимой жены... И понял, что своим разочарованием предаёт её. Безумно упрекать женщину в неисполнении того, что подвластно лишь Господу.

И огорчаясь тем, что не сбылась сокровенная надежда, не восстаёт ли сейчас он, русский царь, на Бога, Которому так же легко было зародить во чреве Аликс крошечного мальчика, как ему, Николаю, поставить подпись под государственным документом? Что за глупости, в конце концов?

Она, больная, но мужественная, с трудом и радостью переносила четвёртую беременность, она мучилась, рождая их общее дитя, а он гуляет здесь, предаваясь мрачным мыслям, словно у него случилось горе. Но ведь если бы не долг перед престолом, если бы жил он с милой Аликс обычной частной жизнью, не всё ли равно ему было бы тогда, кто родился? Не великое ли это чудо, самая светлая радость на земле — его дитя, его дочь, его родная крошка. И государь поспешил к жене...

Николай сразу понял робкий виноватый взгляд, посланный ему Аликс, едва он показался на пороге, и ответил на него такой радостной и полной любви улыбкой, что лицо её на глазах разгладилось, тревога исчезла — и вот уже счастливейшая из матерей ласково улыбается мужу в ответ. Нежно поцеловав супругу, Николай бережно взял на руки новорождённую Анастасию; он уже полностью позабыл своё недавнее разочарование...

Родители обожали Анастасию — Бэби, как звали её в семье, и старшие сёстры любили нянчиться и баловаться с крохой. Малышка никому не давала покоя. Как за ней ни присматривали, она всё равно умудрялась нашалить, но спросу с неё не было, потому что слишком мала ещё была четвёртая дочь царя.

Девочка, чьё рождение было нежелательно с точки зрения большой политики, уверенно заняла своё место в сердцах родных. Но всё-таки Александра не переставала мечтать о сыне.

* * *

В августе 1902 года Николай и Александра вместе с детьми присутствовали на манёврах войск Московского округа. Манёвры длились пять дней, и царская семья жила в императорском поезде. Днём поезд передвигался от одной стоянки к другой, а ночью возвращался на открытую местность близ станции Рошково, чтобы не мешать железнодорожному движению. Конечно, старшие девочки были в восторге от этого путешествия, так как они могли гулять в совершенно новых, незнакомых местах. Сестра Николая, великая княгиня Ольга Александровна, очень любила играть с племянницами. И вот однажды тёплым вечером, когда поезд прибыл на стоянку и играть было не во что, Ольга Александровна выглянула в окно и задумалась. Стоял чудный августовский вечер, в воздухе уже неуловимо пахло осенней прелью, в лучах заходящего солнца роилась мошкара. Далеко внизу, под высокой насыпью, пестрели отцветающие травы. Внезапно в глазах женщины вспыхнули весёлые искорки. Подозвав камеристку, великая княгиня что-то тихо приказала ей.

Через пятнадцать минут с железнодорожной насыпи раздавались звонкий детский смех и крики. Удивлённая свита выглядывала в окна вагонов и с ужасом созерцала невозможную картину: царские дочки садились верхом на большие серебряные подносы и как на санках скатывались на них по откосам. Извалявшись в траве и лопухах, они с хохотом поднимались по крутой насыпи с подносами на спинах, раскрасневшись от натуги.

Члены французской депутации, приглашённые к обеду, вежливо поинтересовались у начальника канцелярии Мосолова, нужно ли им участвовать в этом развлечении. Тот с невозмутимым лицом успокоил их, разъяснив, что подобные игры не являются обязательными для всех. Ольга и Татьяна немедленно заключили пари, кто из них скатится первой, Мария завистливо поглядывала на них, сидя с матерью, ей ведь было всего-то неполных три, и мама не разрешала ей кататься с сёстрами. Кому-то из фрейлин нужно было скатиться вниз, чтобы присутствовать на финише. Генерал-адъютант Струков объявил девочкам, что он первый очутится внизу. Ольга с Татьяной не поверили. Когда скомандовали спускаться, Струков, в парадной форме, с Александро-Невской лентой, подняв усыпанную бриллиантами почётную саблю, полученную за взятие Адрианополя, прыгнул с высоты более трёх сажен, рискуя сломать себе ноги, и, конечно, опередил детей.

— Вы жульничаете! — обиженно закричала Ольга.

С грохотом подкатила Татьяна.

— Так нечестно, давайте сначала!

Николай II громко смеялся.

— Ну нельзя же так, вы могли ушибиться, — Александра с ласковым укором смотрела на расшалившегося генерала.

Виновница безобразия Ольга Александровна улыбалась, наблюдая за восторгом французских гостей.

Солнце медленно садилось, золотя верхушки далёкого леса. Наступил час обеда, царская семья со свитой и гостями вернулась в свои вагоны, и вот уже снова только птичий щебет и тонкий комариный писк тревожат опустевшие луга.

* * *

Николай вошёл в комнату Аликс.

— Синод снова медлит с документами по канонизации старца Серафима, — задумчиво, с некоторой досадой проговорил император.

— Дела его были такими славными, чудотворения — удивительными. Вера его крепка — истинный образец для всех нас... Ты веришь, что он нам поможет?

Николай вспомнил одну из многочисленных историй о Саровском чудотворце...

«Помню я его... — рассказывал старик офицер, специально приглашённый царём. — Сподобил Господь... Я махоньким мальцом был, когда отец возил меня к нему на благословение, а вот запомнил, дал Бог такую милость. Согбен и немощен, а жалости к нему не было — помилуйте! Это он нас всех жалел, горемычных. Эх, а что за лицо было у него! Не лицо — прямо лик святой. Отец уж потом мне рассказывал. “Подхожу, говорит, я к нему под благословение, дрожу весь, ну, думаю, даст мне сейчас старец-прозорливец на орехи за грехи мои тяжкие!”

А он-то: “Христос воскресе, радость моя!” Так прямо и говорит, хотя осень на дворе. И лицо такое радостное-радостное. У отца моего, прямо скажу, Ваше Императорское Величество, в жизни тогда всё препаршиво складывалось: дочь болела — сестра моя старшая, какой год по врачам возили, с женой нелады. Со скорбью ехал он к батюшке. “И, поверишь ли, — говорил мне отец, — как сказал он мне «Радость моя!» да посмотрел мне в душу очами ясными, весёлыми, так весь гнёт с меня как рукой сняло”. “Не унывай, — так батюшка поучал, — нам Господь унывать не велел, отчаяние — то же безумие. Молись только и крепко верь. Христос-то воскрес, так чего ж тебе ещё надо, радость моя?” Меня благословил, по головке погладил. “Радуйся, деточка, говорит, таких, как ты, мальцов Ангелы Божии любят, играют с ними незримо”. Ну, долго мы у него не пробыли, не одни такие были, до старца охочие. Так вот что чудесно — приезжаем, и радость у нас в доме. Сестре весьма полегчало, да и матушка наша уже волком на отца не глядит. Так и наладилось всё у нас батюшкиными молитвами. Я теперь уж и привык, как что стрясётся, так говорю вслух: «Батюшка Серафим, помоги — ты там у Престола Божьего славишь Господа нашего, так и за меня замолви словечко». Помогает батюшка наш. Да мне ли одному помогает!»