— Ты охренел? — чуть емче высказалась я.

— Тщ-щ! — шикнул Тилвас и вдруг бросил в коридор какой-то маленький стеклянный шарик, который до этого крутил между пальцами.

Шарик, упав на каменный пол, вспыхнул туманным облачком и вдруг обратился двумя нашими фигурами — достаточно призрачными вблизи, но кажущимися вполне реальными издалека. Фигуры о чем-то говорили, размахивая руками.

— Что стоишь? Взламывай прахов шкаф! — подтолкнул меня артефактор.

Я, ругнувшись, и стала это делать. Замок на шкафу был элементарный — несмотря на то, что в склепе хранится немало ценностей, предполагалось, что немногие воры захотят туда вот так бросаться. Те же ритуальные штуки можно найти в более приемлемой обстановке.

Замок поддался, я распахнула резные дверцы. За ними была винтовая лестница, убегавшая куда-то вниз.

В коридоре послышались шаги и крики — это хозяин возвращался со встревоженной подмогой. Тилвас хлопнул в ладоши, и наши призрачные фигуры в коридоре перестали бесхозно топтаться на одном месте и побежали, посмеиваясь и обжимаясь, в противоположную сторону от явно ускорившихся — судя по воплям — свидетелей.

Мы зашли в шкаф.

Я закрыла за нами двери и на сей раз стала также активно запираться. Тилвас терпеливо ждал, только стоя почему-то вплотную ко мне и похихикивая у меня над ухом.

— Ты чокнутый, — наконец пробормотала я. — Абсолютно, мать твою, неадекватный. У тебя эмоциональные качели с размахом в тысячу метров, никакой страховки, а поручни намазаны маслом — соскользнешь в самую пропасть и не заметишь.

— Мне кажется, или ты завидуешь масштабу моей личности?

— Я скорее сочувствую той лепешке, что останется, когда ты сорвешься.

— То есть я психопат.

— Полный.

— Твой типаж, да?... — мурлыкнул он, и подумала, что еще немного — и спрячу отмычку у него в солнечном сплетении.

А что, надежный тайник. Не хуже прочих.

Мы побежали вниз по лестнице в склеп.

Архипелаг Шэрхенмисты состоит из двух больших и сотни маленьких островов, расположенных к востоку от материка Лайонассы. На туристических картах принято изображать Шэрхенмисту довольно компактной, хотя ученые признают, что в реальности она примерно в два раза больше.

Семейное захоронение герцогов Льовезов резко пахло тленом и безнадегой. Мой любимый запах, хоть меня от него и мутит.

Наверное, я тоже психованная. Съехавшая на полную катушку, раз вместо собачки или кошечки завожу воронов, иногда скребущих стены в поисках мышей, пью чай, залитый крутым кипятком и получаю странное удовольствие, когда подправляю форму бровей, выщипывая лишние волоски — больно и сладко одновременно, жуткий, соблазнительный контраст.

Хотя это многие любят.

Но, с другой стороны, с какой радости мне сравнивать себя с другими, если я хочу убедиться в своей нормальности — в этом мире нет нормальных, это мир чокнутых, пропащих, заблудших и поехавших, мир, где, пытаясь выделиться, ты оказываешься в толпе таких же пестрых и поломанных, и единственный способ выжить — либо заранее смириться со своей благополучной серостью, либо с гиканьем ухнуть в водоворот омерзительнейших вещей, потому что с каждым новый днем тебе нужен все больший кач психики для прежнего удовольствия, потому что ты подсаживаешься на любую силу, будь то вдохновение или боль, и единственное, что бесит тебя по-настоящему — это то самая пресловутая безмятежность и спокойствие, она же — смерть.

Чем хуже, чем лучше.

Вот как я живу.

Вот почему сейчас я воровка, хотя могу быть кем-то другим. Вот почему я сохну по Макки Бакоа, хотя хорошие парни нередко зовут меня на свидания. Вот почему я согласилась отправиться сюда с Талвани, хотя могла послать его очень далеко и бескомпромиссно…

Я просто больная, и я выбираю себе больной мир. Осознаю это? Да. Хочу променять его на нормальный? Нет, спасибо. Не в этой жизни.

Мы молча шли по склепу.

Гробница Льовезов была трехуровневой. Ее верхний этаж отводился для будущих поколений, и сейчас полнился лишь мрачными, пылью затянутыми скульптурами. Помещение было огромным, будто спортивное поле. Сырость и темнота, мягкий глиняный пол.

На втором уровне уже были захоронения. Я провернула камень на одном из своих колец, и он загорелся тусклым зеленоватым светом, чей луч теперь высвечивал маленькие склепы-домики, похожие то ли на древние храмы, то ли гигантские собачьи конуры. В их двери были вставлены цветные стекла, а у порогов рассыпана защитная соль — на случай, если упокоенный родственник вдруг решит прогуляться.

В конце второго этажа находилась небольшая часовня, посвященная богу Теннету — хранителю времени. Мы с Тилвасом искали не ее, одна я не удержалась от соблазна зайти внутрь — такие частные молельни, особенно старые, бывают очень интересными и полны приятных сокровищ.

Внутри было тихо. Крохотное помещение — всего два на два метра, зато с высокой треугольной крышей. Клан Льовезов вообще не поскупился на разрытие холма под замком — думаю, склеп в глубину уходил на столько же, насколько само здание в высоту, не меньше.

Скульптура Теннета изображала молодого бога сидящем на большом камне. Он замер, понурив голову, и в его руках, сложенных лодочках, лежали сломанный циферблат с разбитыми стрелками и перепутанными цифрами.

«Никто, ничто, никогда»

— было выведено на подоле божественной тоги. Вьющиеся волнами волосы падали вниз, скрывая лицо хранителя, но, если наклониться и все-таки заглянуть в него, было видно, что глаза Теннета закрыты, а из-под век льются каменные слезы.

Я посветила кольцом туда и сюда. Справа от ноги хранителя лежал суконный мешочек, который я подняла и деловито развязала. Оттуда мне улыбалось было несколько драгоценных камней.

— Тебе это надо? — спросила я каменного хранителя, потрясая перед ним мешком. — Если надо — скажи. Дай знать. Не то я заберу себе — зачем им здесь пропадать.

Скульптура не шевелилась.

— Мать твою, как меня бесит, что вы, древние существа, никогда не размениваетесь на ответы, — помолчав, с чувством сказала я. — Как я могу в вас верить, если вам абсолютно по барабану? Что должно склонить меня перед вами, если вы никогда не отвечаете? Всю свою гребаную жизнь я вслушиваюсь в пустоту только затем, чтобы убедиться — по ту сторону нет никого и ничего, кроме вселенской тьмы. Ну и зачем вам поклоняться? Что это меняет?

Скульптура не издавала ни звука.

Я почувствовала, как в горле у меня встает комок.

— А может, ты и сам не знаешь ответа, — с горечью сказала я. — Или знаешь. Но он такой безнадежный, что куда милосерднее — промолчать.

Я подбросила мешочек в руке и вышла из склепа, не оглядываясь. Тилвас Талвани стоял снаружи, поигрывая метательным ножом, который я дала ему.