Подхожу ближе к маме, левой рукой вытираю слезу и молча направляюсь в ванную зализывать раны.

Над раковиной медленно распутываю цепь, стиснув от боли зубы. Моя кисть трясется и выглядит пугающе. Включаю холодную воду и подставляю под струю руку, наблюдая, как вода окрашивается в красный цвет. Мне абсолютно точно нужно к врачу. Боль практически невыносимая. Левой рукой открываю шкафчик и достаю болеутоляющее. Нет смысла терпеть. Выпиваю сразу две таблетки. Медленно расстегиваю пуговицу на джинсах, снимаю обувь, носки. Стараясь не задеть правую кисть, стягиваю с себя куртку и майку. Смотрю на себя в зеркало, и самому тошно. Отражение в зеркале меня злит, испытываю к себе самому ни с чем не сравнимую ненависть и злость. Синяки на теле уже болотно-зеленого цвета и не болят. Но их слишком много… Такое ощущение, что в тюрьме каждый решил проверить на стойкость боксера. От скуки или полнейшего идиотизма. Не знаю, но мне в любом случае не повезло. Выключаю воду и направляюсь в душевую кабину.

Горячая вода, как же я мечтал о тебе! Закрываю глаза и стою под струями, стараясь смыть с себя ощущение липкого страха, которое есть, как бы я ни храбрился и ни занимался самообманом. Глубоко внутри мне всегда страшно оказываться ночами в этих подворотнях. Но страх можно выпускать лишь после боя. Во время него он изрядно портит игру, не давая голове оставаться холодной.

Выхожу лишь тогда, когда чувствую, что вода заметно остыла. Я использовал весь запас теплой. Надо будет извиниться перед мамой. За все. Выхожу из душа и сую вещи вместе с кроссовками в стиралку, все насквозь промокло и пропиталось грязью. Таблетки действуют, рука ноет, но дикой боли нет. Аккуратно обрабатываю ее и обматываю бинтами. Не хочется еще сильнее пугать маму. Оборачиваюсь в полотенце и тихо прикрываю дверь. Хоть бы она уже спала, хоть бы пришлось избежать разговора о случившемся. На цыпочках прохожу к себе в комнату и надеваю старые спортивные штаны. Без сил падаю в кровать в надежде уснуть крепко, без сновидений.

Тихий стук в дверь, и мне хочется выть: она не спит.

– Артур, – шепотом зовет она, и в голове проносится: «Может, притвориться спящим?» Но мама словно читает мои мысли. – Я знаю, что ты не спишь.

Она открывает дверь, включает свет и жалостливо оглядывает меня.

– Хуго хочет поговорить с тобой, – она подает мне трубку.

Я нехотя забираю у нее телефон. Слушать нотации своего бывшего тренера мне как-то не хочется.

– Алло.

– Ты там как, живой? – спрашивает он, и я от удивления не знаю, что ответить. Я ожидал услышать ругательства о том, какой я непроходимый идиот, что вновь вляпался в неприятности и напугал до смерти собственную мать.

– Ну вроде как, пока копыта не отбросил.

Хуго молчит.

– Да ладно тебе, – говорю я, – первый раз, что ли, удираю от Мехмеда? Ничего серьезного.

– Послушай, я не твоя мама, чтобы ты вешал все эти «несерьезно» мне на уши. Я, точно так же, как и ты, вырос там. И могу с уверенностью тебе сказать, что в следующий раз ты никуда не удерешь. Тебя просто-напросто пырнут ножом, порежут, как скотину, и оставят подыхать на улице, понял? – Голос у него очень низкий, грубый, но в нем слышится искреннее беспокойство. – Собирай прямо сейчас свои вещи и, пока RER[6] работает, вали из этого района.

– Мне некуда идти, – мрачно сообщаю я, на что Хуго уверенно заявляет:

– Есть, я уже продиктовал твоей маме адрес. Пойдешь туда, у входа тебя встретит мой хороший друг Кевин. Ты виделся с ним лет пять назад. Здоровый черный парень, который работал в тренажерке, припоминаешь?

– Да. – Такого, даже если захочешь, не забудешь: бугай под два метра в длину и ширину.

– Он открыл свой зал, готов взять тебя к себе, будешь спать на раскладушке у него в офисе. Открывать зал в семь утра и закрывать после десяти. Кевин сразу официально на работу не устроит, но платить немного будет. Как только руки заживут, может, и тренером станешь. Он лишь просил не разводить срач, но я ручался за тебя.

Я молчу, даже как-то не верится.

– Ты сейчас серьезно?

– Как никогда, Артур. Тебя не оставят живым, после того как ты разбил рожу этому ублюдку. И угадай, что? Полиции тоже будет плевать: очередная жертва в преступном гетто – ничего особенного.

– Ты сейчас пытаешься запугать меня? – Я искренне негодую.

– По-твоему, я свалил в Штаты от хорошей жизни?

– Я не могу оставить маму без присмотра, – отвечаю я, и Хуго вздыхает.

– Послушай, насчет твоей мамы я еще летом хотел с тобой поговорить. – Он замолкает, словно ищет правильные слова. – Я нашел ей работу в Штатах: нянечкой в хорошую семью, родители хотят, чтобы дети выучили французский. Она из-за тебя не поехала, у нее даже открыта виза. Планировала сделать тебе сюрприз, все рассказать, когда ты приедешь повидать ее. Но ты не доехал и в итоге устроил сюрприз всем нам.

Вот оно, недовольство: он никогда не простит мне ту драку в больнице. Какие бы ни были у меня причины, для него они ничего не значат. Он растил меня не для того, чтобы я оказался за решеткой.

– Так что отпусти маму и займись своей чертовой жизнью наконец. Достаточно уже наломал дров.

– Она все еще может уехать? Предложение работы в силе? – тихо спрашиваю я, и Хуго отвечает:

– Да, но она точно так же, как и ты, не хочет тебя оставлять. Поэтому будь добр: доставь свою задницу в безопасное место и сиди тише воды ниже травы.

Вновь повисает тишина, которую нарушает Хуго, неожиданно тихо говоря:

– И не думай искать с ней встречи, Артур. Пять лет тюрьмы – помни об этом и не ломай свою жизнь.

Мы оба знаем, о ком идет речь. Я резко встаю с постели и, будто не услышав его, произношу:

– Я сейчас соберусь и поеду к Кевину, а ты забери мою мать. Я поговорю с ней.

Хуго удовлетворенно вздыхает:

– Как только договоришься с мамой, пусть позвонит мне, я куплю ей билет на ближайший рейс.

У меня нет слов, устало тру глаза и шепотом говорю:

– Ты опять спасаешь меня.

В моей жизни есть один ангел-хранитель. Выглядит он устрашающе, но сердце у него доброе.

Хуго бросает трубку, не проронив ни слова на прощание.

* * *

С мамой говорить практически невозможно. Она не слышит меня, лишь причитает:

– Нет-нет, это не обсуждается, я не оставлю тебя.

И лишь когда я взрываюсь и выкрикиваю: «Нам нельзя здесь оставаться, кого-нибудь из нас убьют», она замолкает и начинает плакать.

– Послушай, мам. Надо было давно валить отсюда, но сейчас нет выбора. Собираем вещи и уходим. Я пойду по этому адресу, а ты уезжай. Пожалуйста, уезжай. Ради всего святого!