– Может быть, мы еще увидимся, когда ты выйдешь, – сказал теперь Дэвид.

– Возможно, – согласилась я.

Но мы оба знали, что это ложь.

В Орчард-хаус меня отвезла мать.

– Это не навсегда, – сказала она на крыльце, поцеловала меня и поспешила обратно к машине.

Я была поражена, что на этом ее прощание закончилось, но заставила себя не окликать ее. Я и так испытала достаточное унижение.

Через пару секунд в дверях появилась женщина в темно-синем переднике. Она открыла железную дверь и молча оглядела меня.

– Ты, наверное, Диана, – сказала она наконец. – Ну тебе лучше зайти внутрь.

Орчард-хаус походил на больницу. Это был трехэтажный дом, с широкими коридорами, линолеумом на полу и виниловой мебелью. Старшая сестра повела меня на второй этаж, где в центре располагалась общая комната, из которой бордовые двери вели, предположительно, в спальни. Сидевшие маленькими группками девушки на поздних сроках беременности подняли головы, когда я вошла, потом быстро опустили глаза.

– Ты в Орчард-хаусе самая старшая, – сказала мне сестра-хозяйка, ведя меня дальше по коридору. – Самую младшую зовут Памела, ты с ней будешь жить. Памеле всего четырнадцать. – Сестра неодобрительно фыркнула. – В Орчард-хаусе мы называем друг друга по именам, и мы не говорим о школах, в которых учились, о людях, которых мы знаем, или о чем-то, что может выделять нас во внешнем мире. Это все для защиты вашей анонимности, – сказала она, но я заподозрила, что это скорее чтобы защитить наших родителей. Женщина остановилась у двери, которая, как я предположила, вела в мою комнату. – Тебе следует знать, что Памела немного проблемная. Я подумала, что такая взрослая воспитанная девушка, как ты, поможет ей, научит вести себя как подобает.

Она жестом указала внутрь, где на одной из кроватей сидела совсем юная девочка. У нее было кислое выражение лица, а волосы заплетены в две сальные косы.

– Памела? – окликнула старшая сестра. – Это твоя новая соседка, Диана.

– Привет, – сказала я, но Памела решительно уставилась в пол.

– А ну, выше нос! – велела ей сестра-хозяйка. – Вам, девочки, повезло. Ваши семьи помогли вам. Если будете держаться тише воды ниже травы, пока не родите ребенка, сможете вернуться к своей прежней жизни и забыть о том, что случилось. Не всем такая удача привалила.

На том она ушла, напутствовав меня, мол, «чувствуй себя как дома».

Сев на узкую койку напротив странной молчаливой девушки, я почувствовала, что на глаза мне наворачиваются слезы. Но я их смахнула. В конце концов, мне повезло.

В тот вечер после ужина я отправилась в общую комнату, где на коричневых виниловых диванах сидели беременные девушки, уставившись в телевизор или в книжку. За одним столиком какая-то девушка красила приятельнице ногти красивым бледно-розовым лаком, который напомнил мне ногти Синтии.

– Можно мне сесть здесь? – спросила я блондинку, сидящую на диване. Она была в пижаме и тапочках, волосы накручены на бигуди. Она болтала с девушками справа от себя и подвинулась, не поднимая глаз.

Диван был поразительно неудобным, но, поскольку я сомневалась, что вообще способна стоять, я не потрудилась пошевелиться. По всей комнате девушки были придавлены к диванам своими огромными животами-арбузами. Я насчитала семнадцать девушек, семнадцать арбузов. Памела была единственной, кто не сидел. Она стояла у книжных полок справа от телевизора, делая вид, что выбирает книгу, но в основном переминалась с ноги на ногу. Я заметила, что она из тех, кто не может усидеть на месте. Она нервничала, подергивалась, волновалась. Это выводило из себя.

Блондинка, которую, как оказалось, звали Лорел, тихонько разговаривала с двумя девушками справа от нее. Подслушивая, я узнала, что она второй раз в Орчард-хаусе. Она уже была здесь два года назад, когда ей было всего шестнадцать. Забавно, но остальные не удивлялись и не приходили в ужас (как я), а обращались с ней как со своего рода знаменитостью и считали источником всяческих сведений об Орчард-хаусе. Пока я слушала, разговор перешел от скверной кормежки к влюбленности старшей сестры в садовника Артура и к подозрениям Лорел, что одна из девочек беременна от собственного брата. Эта болтовня, какой бы пустой она ни была, напомнила мне разговоры с моими собственными подругами, что в равной степени утешало и усиливало одиночество.

Без десяти десять появилась старшая сестра.

– Десять минут до отбоя, девочки! – У старшей сестры был пронзительный голос, который отдавался от стен и лишал общую комнату любого подобия нормальности. – Быстренько по палатам. Не задерживайтесь.

Она исчезла, и девушки послушно сползли на край диванов и кресел, готовясь встать. Из их ворчания я заключила, что свет действительно гаснет ровно в десять часов вечера, и, если тебя нет в палате, дорогу туда придется искать в кромешной тьме.

– Десять минут до отбоя, – повторил голос старшей сестры. – Не возитесь попусту.

Мы все снова посмотрели на дверь.

– Если будете попусту возиться тут, я не смогу после отбоя повозиться с Артуром там, – раздался голос.

Самой ее нигде не было видно, зато из дальнего угла комнаты послышалось слабое хихиканье.

Мы все повернулись на звук, и я заметила, что Памела стоит к нам спиной.

– Памела? – с восторгом воскликнула Лорел. – Это была ты?

Памела наклонилась, теребя корешок книги и делая вид, что не слышит. Если это она изображала старшую сестру, то никто не стал бы отрицать, что получалось у нее идеально.

– Ах, Артур, прекрати! – снова послышался голос старшей сестры. – Ах так? Тогда продолжай. Не останавливайся.

Смешки перешли в лихорадочное кудахтанье.

– Просто отведи меня в свой сарай, и я… Я…

– Что вы, девочки, все еще здесь делаете?

Голос стал громче, пронзительнее. Наши головы повернулись к двери, где, уперев руки в бока, стояла старшая сестра – настоящая старшая сестра.

– Разве я не велела вам не возиться?

– Сию минуту, старшая сестра, – откликнулась Памела и первой вышла из комнаты.

Наши животы росли. Нам мало говорили о том, что будет дальше. О сроках, когда нам рожать, мы догадывались по размеру наших животов. На людях мы говорили о своих беременностях лишь настолько, насколько они затрагивали наше тело: «У меня мочевой пузырь размером с грецкий орех» или «Я едва могу подняться на лестничный пролет», но мы не говорили о «детях» как таковых. Никто нам не запрещал, мы просто этого не делали… возможно, это была естественная форма самозащиты. Я избегала заводить друзей, что было на удивление легко, когда тебе запрещают говорить о том, кто ты и откуда. В любом случае мне никогда не давалась светская болтовня.

Днем Памела вообще со мной не разговаривала. Я пыталась научить ее всему, как просила старшая сестра. Как красиво говорить. Как шить. Но всякий раз, когда я пыталась, она просто смотрела на меня, или закатывала глаза, или бормотала что-то себе под нос. Однажды, когда я показывала ей, как правильно держать столовые приборы, она схватила вилку и швырнула ее через всю комнату. Понемногу я сообразила, что проблема заключалась в том, что Памела перенесла какую-то травму. Я не знала, как научить ее жить с этой травмой.