– Ну, очевидно, вы не там искали, – говорю я. – Не могли же вы справиться у каждого врача в городе…

– Доктор Пейсли не направляла ее к онкологу, – спокойно отвечает Джонс. Сцепив замком руки, она упирается локтями в колени. – Нет ни результатов сканирования, ни анализов крови, ничего, что указывало бы на рак.

Я чувствую, как у меня кривится лицо. Это же просто смешно! Люди не говорят, что у них рак, если это не так. Или, может быть, некоторые люди, страдающие ипохондрией или синдромом Мюнхгаузена, или те, кто жаждет сочувствия, денег или заботы. Но Диана терпеть не могла сочувствия и уж точно не нуждалась в деньгах. Что касается заботы, то она ненавидела, когда вокруг нее суетились или предлагали хотя бы салфетку. Не будь она взаправду больна, Диана никогда бы не сказала, что у нее рак. Я уверена в этом так же, как в самом своем существовании.

И все же…

– Может, какой-то сбой в системе? – подает голос Олли. – Скорее всего. Зачем ей говорить, что у нее рак, если это не так?

– Это мы и пытаемся выяснить.

Олли трясет головой:

– Но она же покончила с собой. Так нам ваши ребята сказали.

– Мы не знаем этого наверняка.

Тут Олли как будто разом выходит из своего транса.

– Но… нам сказали, что было письмо?

– Письмо действительно было.

– Можно нам его прочесть?

– Со временем. Но сейчас оно – часть нашего расследования.

– Что это значит?

– Мы проверяем его на предмет отпечатков пальцев. Делаем анализ почерка.

– Вы думаете, это подделка?

– Мы стараемся не делать поспешных выводов, пока не узнаем больше.

– Это же смешно, – вторит моим мыслям Олли, вставая. Он начинает расхаживать по комнате. – Просто нелепость какая-то.

– Послушайте, есть основания полагать, что она покончила с собой. Есть некие вспомогательные средства. И письмо, которое мы нашли в ящике ее стола.

Я моргаю.

– В ящике ее письменного стола?

– Ма-а-ам! Есть хо-о-очу!

Все оборачиваются на голос. На пороге задней двери маячит Эди. Джонс и Ахмед встают.

– Кто эти люди? – спрашивает Эди, подходя к Джонс и не останавливаясь, пока не оказывается практически между ее бедер.

– Меня зовут детектив Джонс, – говорит Джонс. – Это мой напарник, детектив Ахмед. Мы из полиции.

Эди хмурится.

– Но на вас нет полицейской одежды.

– Не все полицейские носят форму. Но у меня есть значок. Вот, посмотри.

Я подмечаю, что Джонс совершенно сменила роль, точно повернулась вокруг своей оси. Ни с того ни с сего в ней появилось что-то если не материнское, то определенно дружелюбное и теплое. Мне почему-то становится ясно, что у нее нет своих детей, но она вполне может оказаться чьей-то любимой тетей.

– Думаю, на сегодня все, – говорит Джонс, забирая у Эди значок и пряча его в карман. – Но если вы вспомните что-нибудь важное или имя онколога Дианы, пожалуйста, позвоните мне. – Судя по ее тону, она не ожидает такого звонка.

– Это просто не имеет смысла, – говорит Олли, провожая их к входной двери. – Мама не стала бы врать, что у нее рак.

Но мои мысли заняты кое-чем другим, – как зудящая пчела, как имя, которое вертится на языке, это не дает мне покоя. Сколько бы я об этом ни думаю, все равно не могу понять.

«Если ты покончила с собой, то почему оставила письмо в ящике письменного стола, Диана? Почему не положила его там, где его легко было бы найти?»

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

За неделю или две до первого дня рождения Арчи мы с Олли приезжаем в дом Тома и Дианы. Нас немедленно затаскивают в гостиную в передней части дома, в «хорошую комнату», как ее называют Гудвины, что странно, потому что все комнаты тут кажутся мне очень даже хорошими. Тем не менее это нечто новенькое, поскольку обычно мы сидим на барных табуретах у стойки на кухне или устраиваемся на диванах в кабинете.

– Принести тебе еще минеральной воды, Люси? – спрашивает Диана.

– Нет, все в порядке, спасибо.

Диван Дианы и Тома с такой мягкой набивкой, что мне приходится цепляться за подлокотник, лишь бы не утонуть или не повалиться на бок. Не улучшает положения и то, что колено у меня нервно подергивается. Диана даже не пытается как-то меня успокоить. Сегодня она во всей своей холодной красе – глаза блестящие и настороженные. С прямой спиной она сидит на краешке дивана, скрестив ноги в лодыжках. Когда мы только приехали, тут были Нетти с Патриком, но они, быстро и извиняясь, нам помахали и куда-то улизнули. Мне и самой очень хочется улизнуть.

Мы с Дианой пытаемся вести светскую беседу – о работе (моей, никогда о ее), о том, как здоровье моего отца (ему недавно удалили предраковую родинку), о моем винтажном наряде из полосатого комбинезона и куртки в стиле 70-х годов (комбинезон Диана ошибочно приняла за пижаму), но я чувствую, что сердце Дианы не лежит к болтовне, да и у меня тоже. Нам обеим хочется перейти к тому, зачем мы с Олли приехали, а из того факта, что встретиться предложили мы с Олли, ясно, что мы чего-то хотим.

– Сыру? – предлагает Диана, поднимая блюдо с закусками.

– Нет, – бормочу я, и мы снова погружаемся в молчание.

Пусть мы с Дианой уже давно исчерпали все возможные темы для беседы, Олли, к сожалению, все еще занят разговором с Томом. Похоже, Том снова завел про наследство. Он обожает говорить о наследстве и как можно чаще поднимает эту тему. Этим он напоминает мне ребенка, которому отчаянно хочется рассказать другу, какой подарок его ждет на день рождения, еще прежде чем тот успеет сорвать обертку. Наследство, постоянно твердит Том, обеспечит нам достойную старость. Конечно, приятно знать, что достойная старость нам обеспечена, и это служит мне некоторым утешением в то время, когда на ужин мы едим лапшу быстрого приготовления, потому что не можем позволить себе ничего другого… но в то же время кажется дурным вкусом говорить о том, что мы получим то или се, до того, как умрет тот, от кого мы это получим.

– Так или иначе, мы хотели кое о чем попросить, – говорит наконец Олли спустя, как мне кажется, целую вечность.

Мы с Дианой садимся чуть прямее. Том – единственный, кто, кажется, удивлен, что у нашего визита есть цель. Для настолько успешного человека он бывает иногда исключительным тугодумом.

– Мы нашли дом, – объявляет Олли.

– Давно пора! – нетерпеливо восклицает Том.

Как и большинство друзей Олли, он обеспокоен тем фактом, что мы снимаем жилье. Ему нравится надежность чего-то из кирпича и бетона в плане инвестиций.

– Это маленький коттедж с двумя спальнями в Южном Мельбурне, – продолжает Олли. – Дом довольно ветхий, но мы могли бы его отремонтировать. И первоначальный взнос просят хороший, чуть меньше двадцати процентов. – Он колеблется и украдкой бросает взгляд на мать. – Проблема в том, что без двадцатипроцентного первоначального взноса нам придется платить еще и страховку по ипотеке, то есть просто выбрасывать деньги на ветер. Нам очень неприятно просить, но…