Чего он там придает? Ну, да ладно. Он поливал свою картину горчицей. И это искусство!

Я села в кресло и налила себе кофе.

— Значит, абстракции снова в моде? — спросила я, чтобы хоть что-то сказать.

— Абстрактное искусство никогда не выходило из моды! Только абстрактное — искусство, всякий реализм — пошлое ремесло, — пояснил Зигги. — Ретрограды, которые и сегодня все еще пишут предметно, просто не врубились, жалкие неудачники.

Я подумала о «Ревущем олене» и «Цыганке» над нашим с Урсом футоном. Может, и не особо красивы, и уж точно не искусство, зато не воняют закусочной.

— Я приступаю! — Я с удовольствием умяла оба земляничных пирожных.

Зигги углом пустой тубы нанес еще несколько штрихов по горчичным червям, потом выпрямился во весь рост и радостно воскликнул: «Готово!».

— Класс! — промямлила я с полным ртом.

Зигги выбросил в помойку тубу, вернулся с баллончиком освежителя воздуха и поверг комнату в аромат «Альпийской свежести». После чего у меня пропал аппетит.

Зигги со вздохом облегчения плюхнулся во второе кресло.

— Эта картина для выставки? — осведомилась я.

— Да. Завтра в банке «Вальденбух».

— Класс! — лицемерно изобразила я восторг.

Зигги гордо кивнул и улыбнулся. А может, он вовсе и не улыбался, а только выглядел так, потому что как раз отправил в рот шварцвальдское пирожное с вишней целиком, и уголки его губ просто вздернулись кверху.

— Вкусно! — выплюнул Зигги.

Я выгнулась верхней частью туловища как юный слаломист, когда он не хочет угодить под луч лазера. И все-таки половинка вишни попала мне в мочку.

— Хух! Извини! — снова выплюнул Зигги и, наклонившись через журнальный столик, попробовал рукавом своего комбинезона смахнуть вишню из ямки над моей ключицей.

— Зигги, можно тебя спросить?

— Все, что хочешь, золотко, — заверил он и проглотил то, что еще оставалось во рту.

— Зигги, ты голубой?

Целую секунду в комнате царила мертвая тишина. Можно было бы услышать, как жужжит муха. Муху я и впрямь услышала. А еще грохот городской железной дороги на Ойгенплатц и ворону, которая каркала где- то вдалеке.

А потом Зигги прыснул во все горло. Слава богине, его рот был на этот раз пустой.

— Голубой?! Класс! Если бы только знала! — он шлепнул себя по толстой, как бревно, ляжке.

— Прости, конечно, но твоя чистая квартира, освежитель воздуха, лак на ногтях и твои «хах!», и «хух!», и «золотко».

Я извивалась, как уж на сковородке.

— Послушай-ка, я художественная натура. Мы все такие. — Зигги пожал плечами и отставил свою тарелку. — Слушай, а ты здорово подходишь. Класс, что ты интересуешься моей сексуальностью. Обычно это начинается с третьего свидания.

— Нет, нет, я просто так, вполне безобидно спросила, — отбивалась я.

Зигги уже был на ногах и встал прямо передо мной. Я вдруг совершенно отчетливо поняла, каково было Красной Шапочке, когда она увидела волка.

— И не надо извиняться, золотко. Я торчу от тебя и твоих роскошных форм. Как-нибудь я напишу тебя обнаженной.

— Только не сегодня!

Я взвилась, как ракета. Мне не светило стать разноцветной кляксой, пахнуть горчицей и окончить свои дни в кулуарах какого-нибудь сберегательного банка.

— Нет, сегодня мы позабавимся иначе. Так? — Зигги игриво оттянул резинку моего декольте.

Я ударила его по руке.

— Не так резво, молодой человек! Я, как правило, не выставляю на продажу свое тело, как какое-нибудь блюдо для нарезки!

— Пойдем, пойдем, ты ведь тоже хочешь этого.

— Нет, не хочу! — вскрикнула я и дернулась к прихожей. Но, на досаду, Зигги не отпустил резинку моей блузки. А поскольку упомянутая вздержка была уже не первой молодости, в перетягивании каната с таким гигантом она не могла выдержать. Трр! И моя судьба была решена — я оказалась в прихожей, прикрытая сверху практически одним бюстгальтером в желто-зеленую клеточку, а Зигги стоял в дверях своей мастерской с останками моей блузки. И ухмылялся.

— Хех! А это доставляет удовольствие, — радостно возвестил он.

— Только попробуй получить от меня удовольствие, — пригрозила я.

Но Зигги и в этом возгласе увидел приглашение к продолжению игры. Как щенок-переросток Лабрадора. И с таким же слюнявым высунутым языком.

Я попятилась и спиной ввалилась в какую-то комнату. Спальня. Здрасьте, приехали!

Но палка о двух концах. С первого же взгляда я поняла, что в этом помещении не могло и не происходило ничего извращенного, кроме миссионерских служб. Сдвоенная двуспальная кровать из массива натуральной сосны, на ночном столике деревянная статуэтка Девы Марии с Младенцем на руках, над изголовьем кровати Младенец Иисус, написанный маслом, никогда не допустили бы этого.

— Зигги, предупреждаю в последний раз: оставь эти глупости!

— Хех, я и не делаю ничего, чего бы и ты не хотела.

Я судорожно пыталась вспомнить приемы из моего курса самообороны. Все-таки это совсем другое дело, когда перед тобой горилла двухметрового роста вместо полутораметровой тренерши на мате, которой ты даешь ногой в пах.

Я вмазалась поджилками в край кровати.

— Зигги, нет! — прикрикнула я.

Но Зигги, очевидно, еще не прошел дрессуру щенков и, следовательно, не послушался. Он тяжело рухнул на меня, и мы оба свалились на белое пуховое одеяло.

Дева Мария невозмутимо смотрела на меня и ничего не говорила. Похоже, все это она видела не в первый раз.

Я уперла свои упругие кулаки в грудную клетку Зигти и… и изумилась.

— Поцелуйчик, один поцелуйчик, — канючил Зигги фальцетом.

— Зигги?

— Да?

— Это груди?

— Да, золотко.

Я подтянула колени, пока Зигги покусывал мою ложбинку над ключицей. Пятками уперлась в постель, набрала воздуху и мастерски перекатила его на сторону. Он ляпнулся на восточный коврик возле кровати.

— Груди? — возопила я. — Так ты не парень?

— Не-а, — Зигги приподнялся на локтях. — Ты, вроде, меня спрашивала, не голубой ли я. Не-а, не голубой. Я — розовая.

— А что же ты отвечаешь на объявления в «Она ищет его»?

— Потому что терпеть не могу лесбиянок. Я предпочитаю гетер. Я осознаю себя миссионеркой Сафо, которая несет женщинам благую весть о счастье.

Должно быть, я застыла, уставившись на Зигги с открытым ртом.

— Ты и вправду женщина?

О'кей. У нее никакой поросли на подбородке — я и то утром перед зеркалом вырвала больше волосков со своей бороды. Но это мощное строение тела, эти огромные лапищи, это хамское обращение?!