Но было у Клариссы еще и тайное увлечение, о котором ни среди подружек, ни в журнале не подозревал никто. Вечерами, раза два в неделю ее путь лежал в театр. Массивные колонны, чугунные жеребцы где-то там, над головой, весь облик храма Мельпомены внушал ей трепетное уважение, еще более крепнувшее при виде немалого числа желающих приобщиться к «таинству». По счастью, никакого билета ей не требовалось — сотрудничающим в «клаке», в зависимости от требуемой мощности бисирующих голосов, выдавались контрамарки. Кларисса, понятное дело, проходила за двоих. Апофеоз ее посильного участия в спектакле наступал, когда своим хриплым, словно бы изрядно пропитым, неженским баритоном она до полной одури орала «Браво!» и хлопала в ладоши, рискуя спровоцировать преждевременный обвал и без того уже изрядно обветшавшего строения.

Именно в цепкие мозолистые руки Клариссы и попала моя рукопись. Согласитесь, что такое близкое знакомство обидно было не использовать. Да кабы знать…

Вечером того же дня, по дороге на работу я, следуя приглашению Клариссы, отправился к ней домой в намерении услышать если не похвалу, то хотя бы парочку полезных для себя советов. Дверь открыла какая-то невзрачная на вид личность в кружевном переднике, то ли приживалка, то ли домработница. А кто ее разберет! Можно предположить, что сама Кларисса хозяйством не занималась, в ее ведении оставалась лишь сфера интеллектуальной деятельности, в частности общение с не вполне определившимися в возможностях своего мнимого таланта, наивными и не по возрасту озабоченными представителями не самой лучшей части человечества.

Кларисса приняла меня полулежа на тахте. Цветастый балахон свободного покроя прикрывал очевидные изъяны ее расплывшейся фигуры, а полумрак в комнате создавал иллюзию намечаемого волшебства, к которому всяк входящий был обязан приготовиться. Тому же способствовали и многочисленные фотографии великих, коими были увешаны все стены вперемежку с образами самой Клариссы в пору ее девичьей зрелости. Вот Станиславский, Чехов, Фрейд, а рядом симпатичная толстушка в купальнике на берегу моря. Далее кто-то, видимо, из особо почитаемых танцоров и певцов. И снова та же, только уже слегка подросшая девица — на этот раз она разверзла пасть в попытке надкусить очень большое, просто невиданное по своим размерам яблоко. И, глядя на нее, даже малейшего сомнения не возникало, что уж она-то с этим делом справится!

Кларисса листала мою рукопись. В изящно выгнутых пухлых пальчиках дымилась тонкая сигарета на очень длинном мундштуке, и все в этом храме интеллекта указывало на независимость и самодостаточность хозяйки. Типичная эмансипе! Подобным образом мог бы выразиться какой-нибудь насмешливый резонер в начале прошлого столетия. Ну а я от суждений воздержусь, по крайней мере до завершения нашей встречи…

— Так, Вовчик! Знавала я графоманов и лгунов, но таких, как ты, прежде не встречала. — Примерно в этом тоне развивалась наша приватная беседа, точнее, говорила-то в основном она. Причем полнейшее впечатление складывалось, что намереваются меня сию же минуту взгреть по партийной линии и за какие-то немыслимые прегрешения, невзирая на заслуги перед обществом, влепить очередного строгача. — Вам, мужикам, главное, чтоб перед дамами покрасоваться. Вот я какой талантливый, сладкоголосый, плодовитый! А на поверку грош вам всем цена. Плод своей похотливой страсти мне на шею кинешь, а сам и был таков. Сижу читаю — так одно расстройство, я тебе честно говорю.

— Что, будто вовсе некого и похвалить? — поинтересовался я, тем временем тщетно пытаясь уловить, о каком подкинутом плоде может идти речь и не было ли, в самом деле, чего такого между нами.

И впрямь, бывает, что стиснут могучими задами и чреслами в обезличенной толпе и даже определить не в состоянии, кого же ты только что по недоразумению облапил и кто милостиво позволил себя легонько приласкать… А после, когда выберешься из этого скопления потных тел, оказываешься в недоумении, с кем же ты минутой раньше чуть не переспал? И, холодея от нехорошего предчувствия, жадно осматриваешь разбегающуюся по сторонам толпу. И вдруг из хоровода симпатичных цыпочек, расталкивая их в нетерпении локтями, вываливается… Ну ладно, хорошо хоть, не мужик.

— Нет, отчего же. Я некоторых наших авторов очень уважаю, особенно из числа интеллектуальных дам, — милостиво пояснила мне Кларисса. При этом, глядя в зеркало, поправила прическу, как будто было там что-то такое, что еще стоило бы поправлять.

— Ну вот! Прикажешь мне плиссированную юбку нацепить и колготки фильдеперсовые с люрексом? — Даже косвенные намеки на мое не вполне подходящее для того или иного случая происхождение всегда вызывали у меня решительный протест. Ну не женщина, не рафинированный интеллигент, не бывший партработник в Вологодской волости, так что же из того? Нельзя же только по национальным, идеологическим или же половым признакам заносить человека в разряд совершенно безнадежных графоманов.

— Такое перевоплощение тебе уже нисколько не поможет, — ухмыльнулась редактриса. — Я, конечно, могла бы порассуждать с тобой о планете расширений. Однако Венера в Водолее сделала тебя совершенно безответственным, особенно в том, что касается склонности к внебрачным совокуплениям и запоям. — Видя, что я собираюсь возразить, Кларисса взмахнула ручкой, мол, так и быть, проехали, и продолжала: — Ладно уж, я понимаю, гороскопы не представляют интереса для большинства Весов, но посмотри, как интересно. Скажем, у одного известного поэта Меркурий был в обители, почувствуй разницу!

Блин, только этой долбаной астрологической обители мне не хватало! Кто же мог предполагать, что голосистая Кларисса увлекается еще и этим? Ну, допустим, Меркурий у меня в изгнании — и что с того?

— Я так понимаю, теперь стало модно восторгаться не вполне удобоваримым глубокомыслием признанного диссидента, к тому же где-то мученика. Но и что же получается — если был гоним, так однозначно считается великим?

— Плутон неторопливо переходит в Козерога… Так для тебя и нобелевский лауреат, оказывается, не вполне поэт? — Лицо Клариссы стало покрываться красными пятнами, демонстрируя клинические признаки нарастающего раздражения.

Ох уж эти мне снобливо-занудливые лицемеры, охочие до пляжных, вагонных и салонных споров и бесед. Ну никуда от них не деться! Полным-полно болтливых, наголо обритых дам. И хоть бы одна приятная мордашка… А если что-то симпатичное и углядишь, так на поверку дура дурой всякий раз оказывается! От нее же за версту непроходимой глупостью несет. Конечно, для этих дел мозги совсем не обязательны, но хоть какое-то их подобие должно же быть!

А тут ведь все наоборот — передо мной расположился словно бы опутанный проводами и мигающими лампочками электронный мозг, одной своей «извилиной» подключенный к фондам государственной библиотеки, другая же расположилась в ближайшей кондитерской, среди эклеров с заварным кремом, бокалов с сельтерской и мятных леденцов. И все это в густых клубах табачного дыма, вместе с которым улетает куда-то единственная, высказанная за несколько часов беспрерывных разговоров стоящая мысль — «Ах, мужика бы!». А вот, извольте, и еще одно откровение, видимо тоже почерпнутое из анналов: