Я вытащила одну газету.

– Читать-то хоть интересно?

– Все прочие британские газеты – сплошь пропагандистское дерьмо, – ответил Йен. – Даже «Гардиан». Возьми себе одну.

Отказываться было невежливо. Я поблагодарила и стала изучать первую полосу с крупным заголовком «Рабочие, объединяйтесь прямо сейчас!» и фотографией бастующих шахтеров.

– Значит, вы вроде как… заодно с Россией?

– Вовсе нет, – сказал Йен. – Мясник Сталин зарезал русский коммунизм еще в колыбели, Хрущев был бесстыдным ревизионистом, а Брежнев строил роскошные магазины для партийных лизоблюдов, тогда как рабочие стояли в очереди за черствым хлебом. Советский империализм столь же плох, как и американский капитализм.

Домики пролетали мимо, точно задник в дешевом мультфильме.

– А чем твои родители зарабатывают на жизнь, Трейси?

– У них свой паб. «Голова короля» называется. Это совсем рядом с Камденом.

– Владельцы пабов, – сказал Йен, – сейчас практически обескровлены крупными пивоваренными предприятиями. В общем, все та же старая история. Рабочий создает прибавочную стоимость, а хозяева снимают с нее сливки. Эй-эй, что это там такое?

Движение впереди замерло на полпути к вершине холма.

– Постоянно идет невидимая война, – сказала Хейди, и я даже не сразу поняла, что она имеет в виду не пробку на дороге, – и во все периоды истории это война носит классовый характер. Хозяева против рабов, аристократы против простонародья, обладающие непомерным аппетитом владельцы предприятий против рабочих. В общем, те, кто имеет, против тех, кто не имеет. Класс тружеников стараются подавить как с помощью силы, так и с помощью лжи.

– Какой лжи? – спросила я.

– Например, такой: ты обретешь счастье, если займешь деньги, которых у тебя нет, и купишь какую-нибудь совершенно ненужную тебе вещь, – сказал Йен. – Так же лживо и утверждение, что мы живем в демократическом государстве. Но самая подлая ложь – это то, что классовой борьбы не существует. Именно поэтому наш истеблишмент такой железной хваткой вцепился в школьную программу, особенно в преподавание истории. Ведь как только рабочие поумнеют, начнется революция и правителям придется убираться с насиженного места. Но этого, как говорится, по телевизору точно не покажут.

Я не очень-то понимала, о чем он, и как-то не могла себе представить, что наш учитель истории мистер Симмс – тоже винтик в широком заговоре, направленном на подавление рабочих. Интересно, думала я, а мой отец – тоже «обладающий непомерным аппетитом владелец предприятия», потому что использует «наемную силу» в лице Гленды? И я спросила:

– Но разве зачастую революции не приводят к тому, что все становится только хуже?

– Справедливое замечание, – сказала Хейди. – Ты права: революции и впрямь часто привлекают всяких Наполеонов, Мао, Пол Потов. Но это там, где главенствующую роль играет какая-то конкретная партия. А когда разразится британская революция, мы сохраним всю нашу упорядоченную структуру и защитим ее от происков фашистов и всевозможных бандитов.

Наконец-то, пробка – в час по чайной ложке – двинулась вперед, и автомобиль Йена тоже со скрежетом тронулся с места.

– Значит, вы думаете, что у нас скоро разразится революция? – спросила я.

– Нынешняя забастовка шахтеров могла бы стать спичкой, поднесенной к цистерне с газом, – сказал Йен. – Когда рабочие видят, как уничтожаются их профсоюзы – сперва с помощью новых законов, а затем и с помощью пуль, – они начинают понимать: революция на классовой основе – это отнюдь не воплощение мечты о манне небесной, а вопрос элементарного выживания.

– Карл Маркс, – продолжила Хейди, – доказал, как именно капитализм пожирает сам себя. Когда он окажется не в состоянии прокормить те миллионы, которые он пожевал и выплюнул, тогда никакое количество лжи или жестокости его не спасет. Конечно, американцы постараются нас придушить – им же захочется сохранить свой главный, пятьдесят первый штат! – а Москва попытается перехватить вожжи, но когда к нашей революции присоединится армия, как это было в 1917 году в России, тогда нас будет не остановить. – И она, и Йен говорили с такой же убежденностью, с какой говорят Свидетели Иеговы. Хайди привстала и высунулась в окно, чтобы посмотреть, что творится впереди, а потом сказала: – Полиция.

Йен что-то пробормотал насчет свиней и бойцовых псов Тэтчер, и мы выехали на площадь с круговым движением, где лежал на боку какой-то грузовик. Асфальт был усыпан осколками разбитого ветрового стекла. Женщина-полицейский направляла трафик на единственную свободную полосу из трех. Она казалась очень спокойной и уравновешенной и совсем не была похожа ни на свинью, ни на бойцового пса; да и сбежавшего из дома подростка она, похоже, в машинах не высматривала.

– Даже если Тэтчер в этом году и не спустит курок революции, – сказала Хейди, поворачиваясь ко мне, и длинные пряди ее малиновых волос тут же разметал ветер, – то все равно революция близко. Она случится еще при нас. Не нужен синоптик, чтобы узнать, куда дует ветер[19]. К тому времени, как мы станем стариками, обществом будут управлять по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Конечно, богатеи, либералы, фашисты будут недовольны и начнут верещать, но, как говорится, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Кстати о яйцах… – Она выразительно посмотрела на Йена, и тот утвердительно кивнул. – Слушай, Трейси, хочешь вкусно позавтракать вместе с нами? Йен отлично готовит, прямо как в ресторане пятизвездочного отеля. И это будет настоящая английская еда.

* * *

Домик Хейди был окружен полями и оказался совсем не таким, каким я воображала себе штаб социалистической революции Кента: на окнах висели аккуратные занавески, на диване были разложены красивые подушки и повсюду – фарфоровые статуэтки, сухие букеты и тому подобное. А в ванной даже коврик на полу был. Хейди пояснила, что здесь раньше жила ее бабушка, которая уже умерла; а ее мать и отчим живут где-то во Франции, вот они с Йеном и приезжают сюда почти каждый уик-энд, чтобы проверить, не забрались ли в дом какие-нибудь сквоттеры, а заодно и распространить газету. Хейди показала мне, как запереть дверь ванной изнутри, и пошутила насчет уютного мотеля, но я ее уже не слушала. Мне еще никогда не доводилось пользоваться душем – у нас, в «Капитане Марло», была только ванна, – и мне далеко не сразу удалось нормально отрегулировать воду: сперва я чуть не замерзла, а потом чуть не сварилась в кипятке. Зато у Хейди был целый шкафчик шампуней, кондиционеров и разного мыла, и на всем наклейки исключительно на иностранных языках; я попробовала все понемножку, и в итоге от меня стало пахнуть, как на первом этаже большого универмага. Когда я вылезла из душа, то увидела на запотевшем зеркале призрак написанных кем-то слов: «А кто у нас такой хорошенький мальчик?» Неужели Хейди написала это про Йена? Мне стало жаль, что я не назвалась своим настоящим именем: хорошо было бы по-настоящему подружиться с Хейди! Я втерла немного увлажняющего крема «Виндзорский лес» в кожу, слегка обгоревшую на солнце, думая о том, что Хейди запросто могла бы родиться в каком-нибудь жалком пабе Грейвзенда, тогда как я, вся такая умная и уверенная в себе, изучала бы политику в Лондоне и пользовалась бы французскими шампунями, и у меня был бы такой вот добрый, смешной, заботливый и верный бойфренд, который к тому же готовит пятизвездочные английские завтраки. Все-таки появиться на свет в той или иной семье – это такая, черт возьми, лотерея!