— Гляньте, Василий Васильевич…

— Александрийская бумага? — обернулся на мгновение стоявший перед дверью Розанов. — Писать на такой дорогое удовольствие, — пробормотал, приставляя глаз к замочной скважине. — Не-ког-да, Коленька!

— Это посторонняя бумага, не хлебниковская, вот и не берёт с собой.

— Так вы приберите. Слышите, Боря? У Николая Владиславовича чутьё на улики… Думаю, можно идти! В квартире шпиков не видать. Хлебников собран?

Компания проскользнула по коридору.

Вдруг из залы, где несомненно ждала в засаде, показалась хозяйка.

— Куда!.. А плата за месяц житья?

Увидав за спиной Хлебникова узел знакомой расцветки, завизжала:

— Отдай наволочку, ирод!

— О чём она? — ускорив шаг, спросил писателя Вольский. Вся четвёрка уже вывалилась на лестницу. — Вы же расквитались по счёту.

— Верно бес её попутал — не смогла деньги сосчитать, — пропыхтел Розанов. — Отсюда и недоразумение. — Я задержу, — выдохнул он. Ноги его отчаянно мельтешили по ступенькам. Обернувшись на бегу, выкрикнул, помахивая в воздухе белым флажком извлечённой из жилетного кармана бумажонки: — Сударыня, примите чек!..

Белая полоска порхнула на пол. Домовладелица кинулась к ней коршуном и завертела, ища глазами пресловутую сумму, однако обнаружила нечто иное:

— «Шиш»!.. Вот как! Ты мне шиш!.. Ах ты…

Внизу хлопнула дверь.

* * *

— Зачем вы, Коля, своротили ту поленницу?

— Василь Василич, так ведь иначе шпик не отстал бы от нас…

— Всё равно брать извощика. Ушли бы от погони.

— …и квартирная хозяйка имела шанс настичь. А то оползень дверь поприжал.

Возразить было нечего, и Розанов попытался успокоить сбившееся во время бега дыхание. Но теперь уже меньшевик не отставал:

— Как же это мы наволочку старушечью унесли?

— Ещё разобраться надо, чья наволочка, — проворчал Василий Васильевич. — Судя по фактуре, она давно служит бессменно и уже на девять десятых состоит из сала постояльцев.

Они вышли на один из московских бульваров, как вдруг Боря Бугаев остановился и заявил:

— Вот что. Этот ваш Флоровский… Не имею чести его знать. Да и не могу сопутствовать вам, друзья. Мариэтта просила помочь повесить гардины. Вернётесь с новостями в Москву — милости прошу в дом.

— Борю теперь из гнезда не вытащишь, — с благодушием констатировал Вольский.

Втроём они слезли с пролётки на площади Ярославского вокзала.

— Боря не поехал — билетом меньше! — радостно заметил писатель, направляясь в кассу.

Провожая взглядом прохожую даму с чрезвычайно пышным турнюром, меньшевик на мгновения потерял из виду Хлебникова. Завертел головой, услышал, как поблизости прозвучал голос:

— Мил-человек, в Лавру путь держишь? На, возьми на счастье!

Пассажир вложил денежку в руку Хлебникову, по-совиному клонившему голову набок, и поспешил по своим делам. Неприбранный, с грязным мешком на плече, он был точь-в-точь блаженный странник. Вдобавок, быстро привыкший с подачи писателя к громогласию, Хлебников во всеуслышанье издавал заумные «лепеты». Розанов то и дело морщился, отпугивал строгим взглядом тех, кто глазел слишком уж откровенно. Шипел марсианину:

— Тише!

Тот, увидав ливретку в руках идущего с гувернанткой мальчика, с нежностью заорал:

— Гавгавчик!

Чтобы не привлекать излишнего внимания, укрылись в буфете. Хлебников тотчас разложил бумаги и принялся делать загадочные вычисления огромным неуклюжим карандашом. Не отрывая глаз от перемножаемых цифр, шарил по столешнице и тащил в рот еду. Пока писатель закуривал, Хлебников надкусил оставленный возле блюда спичечный коробок. Тогда Василий Васильевич вызвался кормить его — заботливо протягивал оголодавшему марсианину крохотные пирожки с вареньем, а тот, не отрывая графитовое острие от бумаги, механически жевал.

— Балдарю, Васдруг! — попискивал Хлебников в те редкие моменты, когда отвлекался от расчётов.

Василий Васильевич сказал с жалостью:

— Несчастный… Классический образец дебилизма. Вся деятельность Хлебникова поглощена ведущими в никуда расчётами. Один участок мозга разрастается и душит соседние. Страдают банальнейшие функции: еда, опрятность.

Половой принёс чайник подогретого вина. Угнездившийся на высоком табурете Хлебников как ребёнок качал ногами. Розанов нацедил чашку, уже протягивал Хлебникову, но отвёл руку, чтобы с сомнением в голосе спросить:

— Вам можно?..

— Сладо? Мо-она!

Оглушительно прихлёбывая, марсианин опустошил чашку и требовательно затряс ею перед своим благодетелем.

Погрузились в вагон.

До конца дня Василий Васильевич не оставлял попыток навести мосты с Хлебниковым. Разъяснил меньшевику, что задумал составить тезаурус марсианина.

— По всему выходит, что словарный запас зауми этой ограничен. Я рассчитываю постепенно, от простых к сложным, выяснить значения слов.

Однако «простых» слов не звучало.

— Это несчастье какое-то! — раздражённо бросил Розанов, выслушав очередной монолог на зауми. — Языческие заговоры! Бормотанье волхва!

— Вот и неправда, Василий Васильевич. Слышал на перроне мнение пассажиров, что на ангельском лепечет.

— Хлебников непростительно доверчив к датам, — раздражился спустя несколько времени писатель. — В любом академическом справочнике присутствует пять процентов ошибок, не считая опечаток. Прибавим сюда ошибки и сознательную дезинформацию в летописных и мемуарных источниках, погрешность человеческой памяти, наконец, изменение летоисчисления. Проходит несколько десятков лет, и — всё размыто, как чернила на визитной карточке нашего подопечного. Чего там, будет кто-нибудь про нас через сто лет повествовать, наделает ошибок! Наше путешествие по железной дороге дурно опишет. Они ж в будущем исключительно в небе передвигаться будут…

Розанов отдыхал, то закрывая глаза, то затягиваясь сигареткой. Потом жалобно вопросил:

— Коленька, не видали, куда я окурочек задевал?

— Вроде подопечный наш курил какой-то огрызок, держа на острие булавки.

И вправду, марсианин выглядел ублаготворённым. С ногами устроившись на диване, вёл неведомые вычисления, отыскивая в своём узле листки, на которых оставалось чистое пятнышко. Подчас в раздумьях закусывал карандаш.

— Оригинальный у Хлебникова письменный прибор, — заметил Розанов.

— Уверен, стоит держать его подальше от огня, — со странной усмешкой произнёс Вольский.

Лёг Хлебников не раздеваясь, узел с рукописями сунул под голову вместо подушки. Уже задрёмывая, свернулся калачиком и прихватил костяшку большого пальца губами.