Эти пирамидки, кстати, мне полковой кузнец выковал. Подошёл к нему наш сотник, отдал приказ от имени командующего — так тот все мечи побросал и за мой заказ принялся.

Горшки принимал со стены Малёк: их спускал на верёвочке с петлёй-удавкой лично сам сотник. Такое оружие требовало должного присмотра, осторожности и огромной ответственности. Доверить его нашим сотникам, уверен, было бы невероятным безумием.

В конце работы мы руками, что называется, всё разгладили, маскируя ловушку.

А на другой день штурма не было. И на третий — тоже.

Нихельцы, мы видели, подтягивали силы и не спешили. Я боялся, что канавка осыплется, что пройдёт дождь и всё откроет. Но обошлось.

Наконец, появилась долгожданная колымага. И не одна, а под прикрытием многих нихельцев. Их пришло под стены явно больше, чем в первый раз, и азарт у них был, я почувствовал, самый настоящий, а не притворный, как тогда.

Если ловушка не сработает — мне будет конец. Если нихельцы и не захватят город, то меня убьют свои же, скорее всего. Неприятное такое вот ощущение понимания тонкости момента…

А «сарай» всё катится и катится на ворота. Конечно, это самая заманчивая цель: единственные ворота на речном городе. Куда же ещё его катить???

Тяжёлые колёса пересекают линию…

Хрум! Хрум! Есть! Пирамидки раскололи два горшка.

Колымага резко присела на передок. Из-под колёс взметнулось красно-чёрное пламя. Хм, ничего необычного: я уж думал, что огонь будет дьявольского зелёного цвета. Интересно, как это так получается? Костры бы, наверное, было б хорошо разводить с такой смесью…

По стене прокатилась волна ликования. Солдаты заорали, начали неприятелю неприличные жесты показывать. Кого-то тут же срезали ловкие лучники, и наши немного угомонились.

Закаркали нихельские командиры. Их воины бросились тянуть застрявшую колымагу за верёвки, и даже стенобойцы наружу повыскакивали, чтобы облегчить её вес. Да что-то не получалось у них: похоже, горшечные черепки мешали. Снова команда — и пехотинцы кинулись копьями долбить стены канавки, чтобы облегчить вытягивание.

Мда, никто их не предупредил, что долбать-то тут нужно осторожно. Раскололи они ещё один горшок остриём копья — жаркое пламя метнулось из-под колёс, — солдаты невольно шарахнулись назад, бросив древки, и столкнулись спиной с теми, кто их щитами прикрывал. Крики, ругательства. Потеха.

Наконец, нихельцы поставили несколько человек выталкивать злополучную колымагу за передок. Эти уже сообразили, что на канавку наступать нельзя ни в коем случае, и обошлось без жутких ожогов. В конце-концов, потеряв несколько человек от наших стрел, враги откатили-таки своё стенобитное орудие, да только проку от этого было мало: брызги «негасимого огня» попали на незащищённое деревянное днище, высушенное временем — и как прикажете их там погасить, внизу? Они отчаянно хлестали рубахами по колёсам, обмазанным адской смесью на треть, и видели, что и от этого тоже никакого толку: сбитый огонь разгорался вновь, как проклятый. И как оттереть эти горящие колёса??? Рубахи, цепляя «вечный огонь», сами разгорались. Какой-то умник стал топтать свою горящую рубаху — и убежал от нас босиком.

Обозлённые враги кинулись штурмовать ворота с лестницами. Они бежали, держа лестницу над головами, а потом первые резко приседали, отходили в сторону — лестница упиралась рогами в землю. За верхнюю перекладину был привязан шест, который тоже держали несколько человек — вот эти, последние бегущие, напрягаясь, шестом поднимали задний конец лестницы, падавший затем на стену.

Три штурмовые лестницы одна за другой бухнулись на наши зубцы. Оно бы ничего, но оружие у нас было, — сами знаете, какое… И людишки подобрались ненадёжные. Я схватил друга за воротник и заорал ему в ухо:

— Малёк! Ты — на эту, я — на ту!

Он кивнул и бросился к приставленной лестнице, сражаться. Я, схватив щит и меч, отбежал к другой, вставшей вообще даже не на позицию нашего десятка.

— Камни! Камни, сукины дети! — это уже десятники взялись командовать.

Вам, уважаемый читатель, кажется, что кидать камни сверху вниз на наступающих — сущее удовольствие? Оно бы так, но, если проклятые вражеские лучники садят по вашим бойницам стрелы тучами, то удовольствие от такой войны резко падает. Они укрывались за большими деревянными щитами на опорах, несколько дней пролежавшими в воде и поэтому плохо горящими. Стреляли прицельно по бойницам, не давая нашим высунуться. Смерть непрерывно свистела у нас под ухом.

— Камни! Камни! Камни! Камни! — этот хриплый рёв разносился не только на нашем парапете, но и вдоль всей стены.

Десятники угрожали копьями тем, кто боялся подняться. Один из штрафников сжался в комочек и заскулил, прислонившись к стене — командир с размаху вогнал в него остриё, вырвал, упершись ногой в несчастного, потом вонзил его ещё и ещё раз, проворачивая древко. Оскалился озверело, показав нам забрызганную кровью рожу — остальные мигом схватились за валуны, и вскоре мы услышали крики невезучих противников, кого мы сумели ими достать.

Почти сразу после этого другому штрафнику стрела вонзилась в голову, и он рухнул на парапет. Десятник, отдышавшись, рукавом смахнул с лица пот и пинком сбросил тело вниз — как мешок с ненужным мусором, чтобы оно не мешалось под ногами.

Мой Учитель не являлся высокоморальным чистоплюем, и учёба в его школе шла не как сладкий праздник. Но, тем не менее, на настоящей войне я постоянно сталкивался с тем, к чему не был готов. Я понимал, что ЭТО нельзя оспаривать: это нужно принять и проглотить, но из-за этой горькой отравы моя душа грубела и черствела, и отдалялась от Пресветлого всё дальше и дальше. Бросить войну, вернуться домой? — но это же измена Родине, которая, напрягаясь, сражалась из последних сил. Оставалось только отупеть, чтобы не сойти с ума от диких ужасов.

Внизу послышался шлепок от сброшенного тела штрафника. Бой продолжался.

Десятник грубо отпихнул от бойницы солдата, сбросившего очередной камень, высунулся в неё и яростно саданул вниз копьём: оно со стуком вонзилось в подставленный нихельцем щит. Наш воин замычал, как разъярённый бык, толкая древко обеими руками вниз и пытаясь столкнуть противника с лестницы. Одолел: нихелец закричал, завалился на бок и, задержав на миг своё падение свободной правой рукой, вцепившейся в перекладину, ухнул вниз — вместе со щитом и застрявшим в нём копьём.

Хрумк! Хрумк! В десятника вонзились сразу две стрелы и он, зарычав диким зверем, отступил назад под силой их удара и упал вниз, вслед за сброшенным им телом убитого штрафника. Я встал на его место, разминая руку вращением меча.

— Эй, придурки! — крикнул я направо-налево. — Прикройте меня! Кто струсит — после боя тому сам лично башку срублю, — собакой буду, если не так!

Я и сам не ожидал от себя такого. То ли тогда очень жить хотел, то ли разозлился не на шутку. Но, чувствовал, что был готов и убить, если кто-то вздумает филонить. Наверное, злобный дух убитого десятника не захотел уйти с миром в тихие небеса и вселился в меня, чтобы не мыкаться неприкаянно.