Девушка, ко всему прочему, была ещё и огненно-рыжей, широколицей, с весёлыми конопушками. Её локоны колыхались из-под красной шапочки, как будто язычки озорного огня. Она ещё на каждый шаг небрежно помахивала накрытой белой салфеткой корзинкой, и мне казалось, что движется нечто солнечное, созданное из всего колышущегося: локонов, корзинки, двух прелестей. Пройдя мимо штрафников, она вдруг резко развернулась, обнажив красные башмачки, и показала нам острый язычок. Парни застонали. Солнышко так же быстро отвернулось и потопало дальше, виляя попой так, что восхищённый стон только усилился. Солдаты гарнизона, в отличие от штрафников, появление Солнышка восприняли совершенно спокойно, и даже приветливо ей помахали.

Она подошла к нашему сотнику, который ей улыбнулся, присела рядом на чурбачок и принялась угощать его из корзинки, о чём-то с ним оживлённо беседуя. Ну, понятно: такая яркая красотка — не для солдат: поднимай выше! Да она бы и с генералом смогла! — дался ей этот лохматый, полуседой сотник — ужас божий… Тем не менее, я не мог оторвать от неё взгляда, пока Малёк не ляпнул что-то скабрезное.

Обед пришёл не только к сотнику: вскоре нам всем разнесли котлы с горячим варевом, один котел на десяток. Отдельных котелков у штрафников не имелось, и мы были вынуждены разделиться: сначала первая пятёрка хлебает полкотла, потом приступает вторая. Но мы после тюремной кормёжки и такому были рады: хлебали торопливо, обжигаясь, стараясь опередить товарищей, чтобы больше досталось. Не скоро, не скоро я избавился от такой привычки кушать быстро, на опережение кого-то или чего-то.

Пока мы обедали, сторожевые кричали со стен, что нихельцев подходит тьма-тьмущая, что они разбивают лагерь. Кто-то торопливо куда-то бежал — сообщать начальству об увиденном. Вот и само начальство нарисовалось, — в островерхой башенке, с площадки которой взирало на загородное поле из-под ладони. Невидимые нам нихельцы с той стороны подъезжали к стене и что-то кричали, но, судя по гордому тону ответов, еле-еле слышных нам издалека, Гренплес на почётную сдачу не согласился.

Вечером местный священник сделал обход, окуривая нас сладковато-горьким дымом из железного кадила и что-то бормоча. Мы все встали на колени и принялись горячо молиться, прикрыв глаза и осеняя себя знаком Пресветлого (на лоб и два плеча — три природные стихии, дающие жизнь: вода, земля и небо). Пожалуй, никогда в жизни я не молился так искренне и ревностно, ибо другой надежды, кроме как на Пресветлого, у меня тогда не было.

На другой день поутру начался штурм. Я тогда ещё не знал всех тонкостей военного искусства, и мне казалось, что это была самая страшная атака, какую только можно представить. На самом деле, нихельцы атаковали нас малыми силами, так как подтянуть крупные у них не было времени: армия на марше растягивается на два-три дня ходу, если не больше. Мы стояли возле «своих» бойниц и смотрели вперёд, на наступающие войска.

Впереди ехал… Вообще-то, это было стенобитное орудие, но издалека оно казалось сараем на крупных колёсах. Однако, этот сарай оказался крепким орешком: весь обшит медными листами, — и стены, и крыша. Передняя, торцевая стена имела широкую «прорезь» для выдвижения биты. Собственно, конструкцию сделали простой, как правда, и не менее опасной. Внутри сарая висело толстое дубовое бревно-бита, подвешенное на цепях к потолку, а десяток воинов его раскачивал по команде.

Как я и думал, стенобойцев прикрывали лучники. Впереди них солдаты тащили большие дощатые щиты, ставили их на опоры, а лучники укрывались за этими переносными укрытиями. И, разумеется, этот страшный «сарай» попёр прямо на городские ворота… Я чуть не заплакал от ощущения бессилия перед этим страшилищем, которое надвигалось медленно, но неотвратимо, подталкиваемое сзади.

— Камни! Камни! — заорали наши десятники, пробежав по парапету.

— К бою! К бою! — орали командиры поодаль.

Мы, прислонив щиты к каменным зубцам воротной арки, ухватили валуны из сложенных куч. Наши лучники принялись отстреливать тех, кто толкал «сарай», но их тоже прикрывали щитами и быстро подменяли убитых. Нихельцы начали ответную стрельбу; где-то на стене кто-то вскрикнул. Деревянные укрытия наступающих быстро ощетинились нашими стрелами, делая их похожими на огромных ежей, но это движение остановить не могло.

— Давай!!! Кидай!!! — от крика десятников чуть уши не лопнули.

Мы послушно подняли камни над головой и сбросили вниз. Они беспомощно застучали по медной крыше, как горох, и посыпались наземь.

Я сразу же отпрянул под укрытие зубца. Послышался звук, похожий на хруст разорванного листа бумаги и потом заполошное ухание моего соседа справа: его насквозь пронзило стрелой, и он, раскинув руки, попятился, разинув рот, и в полный рост рухнул с высоты: наш парапет не имел деревянных перил ограждения, какие имелись на парапете вдоль стены.

Звякнул кусочек стали о камень — меня хлестнуло по щеке оперением стрелы. Вот, чёрт! Больно! Я потёр щёку пальцами — они измазались в крови. Немного, но досадно. Звон стал непрерывным, словно с неба пролился металлический град и застучал по камням, осыпаясь древками стрел.

— Камни! Камни, сукины дети! — вновь закричали десятники. — Вы что, уснули?!! Живо, ублюдки!

Я снова взял валун и бросил с размаху. Даже смотреть не стал, куда он рухнул — сразу же отскочил за укрытие, опасаясь стрел, которые щедро в нас пускали тучами.

— А-а-а-а-а-а!!! — застонал ещё один парнишка, с пронзённым насквозь плечом.

Он притулился спиной к зубцу и скорчился от боли, зажимая древко пальцами, сквозь которые просачивалась кровь:

— Мама! Мамочка! Как больно!.. А-а-а-а-а!

К нему подбежал десятник, ухватил грубо и, не обращая внимания на крики, сорвал со стрелы наконечник, а потом вторым движением резко вырвал её из тела:

— Давай ползи вниз! Вниз!

Но парень совсем сомлел и, закрыв глаза, отвалился на пол. К нему бросился один из наших и принялся сноровисто рвать раненому рубаху и делать перевязку. На него десятник даже ни разу не гавкнул, видимо, понимая, что ничего более полезного мы всё равно сделать не в силах.

Бум! Первый удар по городским воротам. Я ощутил дрожь стен, пробежавшую сквозь моё тело через пятки.

Бум!!! Второй удар оказался куда как сильнее, и мне показалось, что наш парапет-арка покачнулся — я невольно ухватился за стену, как будто это спасло бы при её обвале. В сердце ёкнуло — это конец?!! Но нет, ворота удержались.

Бум! Бум! Бум! Мы стали привыкать к однообразию: к дрожи стены, к стуку. Но ничего поделать не могли…

— Да ни хрена мы не сделаем! — в отчаянии выкрикнул кто-то из соседнего десятка. — Тут «негасимый огонь» нужен! А эти камни — да бесполезно!

Крикун сел на задницу, задрав в небо безумные глаза.

— Что ты сказал, плесень?! — к нему подбежал десятник и пнул с разбега. — Встать! Живо, я сказал! Камень взял, недоносок!