– Распознал, – заверил Ясмуда Павел. – Он все знал с самого начала. Но отец его страдать отправил.

– Это который плотник? Как его, бишь…

– Нет. Другой отец. Небесный.

Ясмуд проследил за движением пальца Павла и вновь притих, боясь пропустить хотя бы одно слово. Страшный конец Христа потряс его.

– Выходит, все заранее было решено, – прошептал он. – Крещен был, а потом казнь на кресте принял…

– Так и есть, – покивал Павел, – так и есть. Только я еще главного не сказал.

– Говори же! – воскликнул Ясмуд нетерпеливо.

– Он воскрес.

– Что?

Ясмуд сам не знал, зачем перешел на шепот. В крытых санях было совсем темно, только глаза рассказчика мерцали из тени под навесом.

– Христос воскрес, – послышалось оттуда. – Восстал из гробницы.

– Быть того не может!

– Ученики тоже не поверили сперва, – сказал Павел. – А он велел им потрогать его смертные раны и сел вечерять с ними. Уверовали.

– И что потом? – спросил Ясмуд.

– Христос к себе на небо отправился. Они на земле остались, чтобы благую весть людям нести.

– Неужто… – Ясмуд подался вперед, вглядываясь в глаза перед собой. – Неужто ты с ним был?

– Нет, что ты, – покачал головой Павел. – Там другой Павел был, который все потом и записал. Я только его именем назвался. Чтобы хоть немного ближе стать, понимаешь, добрый человек?

– Понимаю. Ох, как я тебя понимаю.

Ясмуд замолчал. Столько вопросов и мыслей крутилось у него в голове, что он просто не знал, с чего начать. Потрясение было столь сильным, что он не сразу заметил, как сани дернулись раз, другой, а потом начали набирать ход, прыгая на снежных буграх.

– Слышишь? – проговорил Павел, хватаясь за мешки и лари вокруг себя. – Волки, кажись?

До ушей Ясмуда донесся многоголосый вой, несущийся то ли спереди, то ли сзади, а может, и со всех сторон сразу. Сани накренились, пошли боком и ударились обо что-то с такой силой, что мужчины вывалились наружу с частью поклажи.

В синей ночи чернели сцепившиеся сани, метались люди, бились кони. Волков пока видно не было, но они находились совсем близко, раз сумели напугать первую упряжку и загнать ее в сугроб, преградив путь остальным саням.

– Дядька! Дядька! – звал барахтающийся в шкурах Святослав.

– Ой, мамочки! – вопила Василиса. – Спаси-ите!

– Волки! – кричал мужской голос. – Вон они, вон они!

– Коней расцепляйте!

– Тащи, тащи!

– Где факелы?

Общая суматоха захватила Ясмуда. Позабыв о Павле, он ринулся в самую гущу событий. Вытащил из-под саней Василису, приставил охрану к Святославу, кинулся искать с остальными огниво.

Дружинники, пешие и конные, приготовились к обороне, пока извозчики растаскивали затор и распутывали постромки. Занялись, затрещали, запылали, искрясь, просмоленные факелы. Отблески пламени отразились в волчьих глазах, мелькающих там и сям. Сами звери походили на бесплотные тени, шныряющие среди сосен, обступивших дорогу. Они больше не выли, а коротко рыкали и поскуливали от нетерпения.

Прыгнув с сугроба, волк чуть не попал под копыта всадника и, оскальзываясь, рванул наутек, но остальные уже подступали со всех сторон, морща оскаленные пасти. Ясмуд держался поблизости от княжича. За всю свою долгую жизнь он никогда не видел такой большой стаи. И никогда не думал, что можно погибнуть вот так – от волчьих зубов в двух или трех верстах от городской стены.

Кто-то оттолкнул его, заходя вперед и надвигаясь на матерого зверя, вздыбившего шерсть на загривке и уже готовившегося к прыжку.

Это выступил Павел – нелепый, безоружный, обронивший в суете треух. Его длинные волосы трепались на морозном ветру, голова была окружена ореолом радужного пара.

– Прочь! – твердо выговаривал он, совершая рукой странные рубящие движения. – Изыди, сатанинское отродье. Христовым именем заклинаю. Прочь, прочь!

Волк попятился, как-то нелепо вздыбился, снова упал на четыре лапы, развернулся и скрылся за белым гребнем. Не веря своим глазам, Ясмуд наблюдал, как вся серая стая разбегается в разные стороны, и косился на Павла, продолжающего твердить заклятия.

Вскоре путники остались на дороге одни, все еще взволнованные, всполошенные, но постепенно отходящие от испуга. Кто ругался, кто похохатывал, кто насмешливо советовал товарищам проверить, не намокли ли портки. Но большинство собралось вокруг Павла, разглядывая его и донимая вопросами.

– Научишь заклятию?

– Кто такой сатана?

– Кто такой Крестос?

– Зачем ты пальцы в щепоть собрал?

Павел, натягивая протянутую кем-то шапку, вертелся во все стороны, стараясь ответить всем и каждому в отдельности. Ясмуд испытал что-то вроде укола ревности, словно странник принадлежал ему одному.

– Будет, будет, мужики, – загудел он, расталкивая собравшихся. – Ехать надо, пока волки не вернулись. Княжич мерзнет, не видите? Расходись, расходись. Ишь варежки пораскрывали!

Наконец его стараниями обоз тронулся с места. Павел, пряча озябшие пальцы в рукава, спросил:

– Завидно стало? Нехорошо. Истину нельзя от других прятать. Она как свет. Одна для всех.

– Ты им потом расскажешь, – смутился Ясмуд. – Ты ведь поживешь с нами?

Павел, поколебавшись, кивнул:

– Да, брат.

– Брат? Ты назвал меня братом?

Павел кивнул:

– Так завещал Христос. Все люди братья, так он говорил.

– Ишь как! – крякнул Ясмуд. – А его эти же братья гвоздями.

– А он их все равно любил и любит, – сказал Павел. – Не чета нам. Сказано: Сын Божий.

Ясмуд задумался, вспоминая казнь Игоря. Разве возможно полюбить своих палачей? Но ведь бог и их создал? Выходит, он им тоже отцом приходится. Каково же ему, когда люди враждуют и убивают друг дружку? Ведь они – дети его, братья и сестры.

– Павел, – позвал Ясмуд, решив проверить свою догадку. – Павел? Ты спишь, что ли?

Странник действительно спал, запрокинув голову и разинув рот, зияющий посреди неопрятной бороды. А сани скользили и скользили по холодной снежной дороге, проложенной далеко-далеко от священной земли.

Весна растопила обильные снега и залила равнины талой водой. Леса в низинах утонули по самые верхушки, над заливными лугами плавали рыбы, селения долго простояли отрезанные друг от друга. Половодье пошло на убыль нескоро, но закончилось быстро, оставив после себя запруды из вывороченных деревьев и камней. Солнце пригревало с каждым днем все жарче, осушая озерца и канавы. Истощавшая скотина жадно поедала зеленую травку, по раскисшим дорогам потянулись первые возы и телеги.