— Они любили тебя, — прошелестела мне листва. — И никогда бы не заставили тебя страдать. Наши слезы и муки всегда причиняют чистым душам лишь боль, а потому… это не они. Вернись, росточек, ты сильнее своего страха. Ты сильнее своей тоски по близким. Вернись. 

Шум листвы все усиливался, унося прочь остальные звуки. Плач ребенка, скрежет металла и визг колес, мужской крик. Мерное щелканье приборов в реанимации. Тихий шорох капель в капельнице. Все это исчезало, оставляя после себя ветер в ветвях старого дерева и острый, клейкий запах едва проклюнувшихся почек. 

Я открыла глаза.

— Не знаю, правильно ли будет сказать «доброе утро», — хмыкнули мне на ухо. — Скорее тут больше подойдет «прости дурака». Следующий раз воспитание буду устраивать только тогда, когда тебя не окажется поблизости. Если буду, конечно. 

Я повернула голову, потянулась и поцеловала теплые, чуть шершавые губы.

— Ты просто не знал. — Моя ладонь погладила мягкие волосы. — Но насчет педагогики и ее методов мы с тобой еще поспорим. И не раз. После того, как всех спасем.

— Нарцисс! — прервал наше воркование голос Верата. — Ловушка сработала!

— Ой, — сказал цветочек и посмотрел на меня большими глазами. А потом сорвался с места и чуть не побежал под еще капающий дождь в одних подштанниках. Босиком.

Какие уж тут кошмары. Пришлось вставать, показывать, где висит выстиранная и подсушенная одежда, быстро запихивать в рот натягивающим сапоги мужчинам куски мяса, держать за шиворот Люпина, которому было птичку жалко…

Короче говоря, ночь с ее ужасом сгинула окончательно. Туда ей и дорога.

С восхода и до полудня мы занимались мелким хозяйством, прислушиваясь к тому, как где-то за ближайшей грядой крякает, бухает, трещит, блеет рассерженным земляным козлом и орет матерным мужским хором. А потом добытчики вернулись в лагерь. Гордые, как орлы, и нагруженные, как ишаки. 

Верат со слугами тащили огромные куски мяса, а Нарцисс, видимо, как главный вдохновитель, волоком тянул огромную голову с большим ярким клювом, составляющим больше двух третей ее величины. 

— Серьезно? Попугай? — хором спросили мы с Люпином. Хором, потому что сидели как раз рядышком: я мастерила ложки из ракушек вместо прежних, сожранных хвостоперками, а младшего братца припахала чистить молодые побеги бамбука для супа. Заодно и прищемила собственным седалищем край его долгополой рубашки. Чтобы не сбежал. 

— Разве Рух не выглядят как большие орлы или грифы? — уточнил младший брат. 

— Аномальная зона никого не пощадила. Но это точно Рух. Вкусная, полезная и питательная. А здесь вот, — Нарцисс бережно пристроил на стол окровавленный узел, — здоровье Инермиса. Лучшие потроха для лечения раненых.

— Великолепно. — В моем голосе проскользнул ничем не прикрытый сарказм. — Счастье мое, а тебе обязательно было упаковывать здоровье Инермиса в чистую рубашку? В ту самую, которую я вчера до натурального посинения полоскала в реке?

— А как в грязную-то? — искренне не понял цветочек. — Чтобы, помимо незажившего перелома, он еще и глистов завел вместе с несварением желудка? 

— В смысле, он эти потроха сырыми будет есть?! — Мой вопрос заставил Люпина икнуть, а подслушивающего Инермиса позеленеть.

— Ну как бы, хм, да. Иначе весь эффект в кипятке сварится, — пожал плечами лекарь-добытчик. 

— Ты же говорил про ингредиенты для зелья? — припомнила я.

— Это другие птичьи запчасти, — махнул рукой цветочек. — Вот их точно сырыми есть нельзя. А печень всегда сырой глотали. Желательно еще теплой. Еще можно сердце, но его фиг раскусишь. Придется сначала в фарш покрошить. 

Из мешка на чистый стол тем временем натекла лужица темно-бордовой густой крови. Пахло медью и почему-то чесночной колбасой. Хм-м-м. 

— Между прочим, по маленькому кусочку всем полезно съесть перед долгой и опасной дорогой, — распорядился Нарцисс. — Тут хватит.

— Ик! — еще отчетливее сказал Люпин и попытался сползти под стол. Но прижатая мною рубашка его не пустила.

Я почесала ухо, посмотрела на это кулинарно-попугайское безобразие и уточнила: 

— Хм. Варить нельзя. Жарить, как я поняла, тоже. А, например, перцем посыпать? Посолить? Еще как-нибудь… того? Приправить?

— Эм, — озадачился добытчик. — По идее, если не тянуть и если не совать в костер… то можно.

— Отлично! — Я вскочила и потерла руки. — Тогда сейчас и займусь. А ты, радость моя… — печень из развязанного узла мокро шлепнулась в бамбуковое корытце, а грязная рубашка полетела в руки цветочку, — займись стиркой! Прямо сейчас, чтобы кровь в холодной воде сразу отошла. Вернешься с чистенькой — как раз будем обедать.

— Порой мне кажется, что вовсе не я тут древнее чудовище, — еле слышно пробормотал Нарцисс и, тяжело вздохнув, поплелся к реке.

Нарцисс

Выздоровление Инермиса заняло еще двое суток. За это время весь наш лагерь тщательно готовился к дальнему путешествию. Мясо Рух было решено частично засушить тонкими пластами, частично запечь, частично закоптить. И если первые два варианта получились без проблем, то вот с копчением вышли сложности. 

Пусть я мог выудить из головы множество знаний, у нас не было ни нужной посуды под коптильню, ни способа точно измерить температуру, ни правильных сухих опилок. Я уже молчу о герметизации крышки. Так что, помучившись несколько часов, даже Ортика плюнула на эту идею. Так, выкопала еще одну трубу у земляной печи и в дыму на дальнем ее конце просто просушивала-вялила все подряд. Включая мелко нарезанную и нашпигованную перцем с солью печень.

Помимо Рух, я поймал еще одного сома. Поменьше, но, как сказали девушки, понежнее. Верат тоже сходил на рыбалку, но уже с самодельной удочкой. Съедобной рыбы в улове оказалось не так уж много, так что больше он таким не занимался. Даже Инермис поучаствовал и поставил силки на местных перепелов. За что был изрядно морально бит нашими женщинами, несмотря на заживающие раны: после долгого ощипывания от птичек оставалась настолько маленькая тушка, что хватило только цветочкам Магнолии. И то на один укус. Ну и бульон оказался так себе.

Девушки тем временем мастерили из бамбука корзины, гамаки, тазики и прочую утварь. Придумали даже упряжь с седлом для каменного козла и, как ни странно, бабочки. 

На бабочке в путь двинулся Люпин. Поскольку за прошедшие несколько дней каменно-грязевого козла успели более-менее приучить к порядку, ему команд больше не требовалось. Так что в здоровенном седле-паланкине с удобством разместили все еще выздоравливающего, но уже вполне способного управлять животным Инермиса, а за его спиной, среди самого тяжелого груза, — леди Ириссэ с младенцем.

Остальные шли пешком. Зато налегке. На козле поместились и лежаки, и шесты для палаток, и импровизированная бамбуковая посуда. И горшки с чертовыми чесоточниками, которые Магнолия отказалась бросать.