французские короли устремились к Рейну. Стратегическое значение Меца заключалось в его расположении на весьма уязвимом участке французской границы. Здесь не было естественного барьера против Германии, как в Дофине и Франш-Конте. Ни Вогезы, ни горы Эльзаса не являлись препятствием для военных действий.

Не случайно нечасто покидавший Версаль Людовик XIV шесть раз посещал Мец. Вобан говорил королю: «Прочие крепости королевства служат для прикрытия отдельных провинций, тогда как Мец – прикрытием всего государства». «Дабы ускорить фортификационное оборудование этой крепости, – утверждал крупнейший военный инженер эпохи, – каждый настоящий француз должен был бы принести сюда по корзине камней и земли». Не менее категоричен был другой выдающийся военный деятель правления Людовика ХIV маршал Тюренн: «Только Мец способен выручить нас в случае беды и военных поражений – принять в свои стены отступающую армию, защитить окрестные края и прикрыть тыловые пути сообщения. Только эта крепость, если привести ее в должный вид, могла бы дать решительный отпор всем объединенным силам Империи»[166].

Возраставшее в ХVII в. стратегическое значение Меца предопределило аннексию Лотарингии, поскольку герцогство виделось неким придатком к Мецу. Городские эшевены объясняли королю: «Владений города недостаточно, чтобы прокормить его жителей… даже в течение трех месяцев. Весь строительный лес, хлеб и вообще все потребное для жизни поступает к нам из Лотарингии»[167].

Город превратился в крупнейшую крепость, место пребывания многочисленного гарнизона, предельно стеснившего жителей. Вместе с тем гарнизон сделался отличным рынком сбыта для продукции городских ремесленников и виноградарей. К тому же в город шел постоянный приток казенных денег, да местный монетный двор и сам чеканил монету для солдатского жалованья. Несмотря на милитаризованность и даже благодаря ей, констатировал Бродель, в городе «можно было жить и даже жить неплохо». В общем, война, представлявшая для Меца повседневный способ существования, влекла за собой как «неизбежные неудобства, так и выгоды» – тем более что настоящая война, как правило, не доходила до его ворот и грозила больше сельским окрестностям, чем самому городу[168].

Город подвергся осаде во время Франко-прусской войны 18701871 гг., а после Первой мировой войны городские укрепления стали частью линии Мажино, на которую французские генералы возлагали чрезмерно большие и совершенно неоправдавшиеся надежды.

После поражения Франции в 1871 г. Лотарингия была аннексирована Германией, и возвращение ее вместе с Эльзасом явилось одним из мотивов развязывания Первой мировой войны. Яблоко раздора между Францией и Германией, Лотарингия с ее месторождениями угля и железной руды в ХIХ и ХХ вв. была крупнейшей базой французской индустриализации.

Северную часть выделенного Мишле восточного порубежья образовали Арденны – невысокое плато древнего происхождения, покрытое густыми зарослями и частично заболоченное. Исторически Арденны относились к Австразии, затем принадлежали епископству Меца. Обширный массив почти первобытного леса (кельтское ar duinn), несмотря на низкорослость деревьев, создавал определенные препятствия для вторжения. К этому добавлялся Мёз с укрепленными пунктами (Верден и Стене, Седан, Мезьер и Живе), которые господствовали над его течением. В том же лесу изредка попадались городки, деревушки, пастбища с мелкими овцами местной породы. «Убогие города и еще более нищие деревни»[169], – отмечал Бродель в конце ХХ в.

Этот мрачный и военизированный край, по наблюдению Мишле, резко отличался от соседней Шампани с ее светлыми и открытыми равнинами от Реймса до Ретеля. Красные черепичные крыши Шампани в Арденнах уступали место мрачному шиферному скату; стены защищала железная крошка (limaille de fer). В небольших промысловых городах работали мануфактуры оружия, кожаных изделий, шифера. Своеобразен был и характер народа: «Край не богат, и враг в двух шагах. Это заставляет думать. Житель серьезен, господствует критический дух», развито чувство собственного достоинства[170].

Внутренний Восток

За «суровой и героической зоной» Дофине, Франш-Конте, Лотарингией, Арденнами, писал Мишле, простирается другая, более благоприятная по природе и «более богатая плодами мысли» – Лионне, Бургундия, Шампань. «Зона виноделия, вдохновенной поэзии, красноречия, изысканной и искусной литературы». Не подвергаясь постоянным вторжениям, здесь могли лучше культивировать «деликатный цветок цивилизации»[171].

Прежде всего это – Лион, дух которого, писал Мишле, объединял народы и культуры. Место было священным для друидов, здесь галльские племена воздвигли святилище Августа. Обнаруженные в ХVII в. бронзовые таблицы с записью речи императора Клавдия (I в.н. э.), уроженца Лиона, о допуске галлов в сенат – первый знак, по Мишле, принятия страны в цивилизованный мир. Свидетельства ранней христианизации края можно найти в катакомбах Св. Иринея, в крипте Сен-Потен, на горе паломников Фурвьер.

Расположенный у впадения Соны в Рону Лион с древнейших времен был узлом пересечения водных и сухопутных дорог. Географическое положение Лиона, названного ими Лугдуном (Lugdunum), было оценено римскими завоевателями. Узловой пункт всех перевозок, главный промежуточный лагерь для легионов, направлявшихся на Рейнскую границу, Лион сделался «колониальной столицей», политическим, экономическим, военным и религиозным центром владений древнего Рима во всей Галлии. Римляне построили форум, амфитеатр, храм. Водоснабжение осуществлялось по четырем акведукам. В городе возникли многочисленные лавки и мастерские, которые зачастую открывали ветераны легионов. Продукция лионских ремесленников ценилась по всей Империи[172].

Лион переживал упадок вместе с Римской империей. В страшных потрясениях начала Средневековья Лион, открыв ворота беженцам, стал расти на фоне общего запустения. Беженцы занялись промышленностью и торговлей, поддержав городскую экономику. Однако город долгое время окружали феодальные владения, самодостаточность которых препятствовала ее развитию.

Былое значение города восстановилось спустя много веков с развитием товарно-денежных отношений и международных экономических и финансовых связей. Расцвет начался в 1450–1490 гг., чему способствовало несколько обстоятельств, сходящихся к превращению Лионской ярмарки при поддержке французской королевской власти в центр европейской торговли[173].

Кульминацией экономического расцвета и влияния Лиона оказалась первая половина XVI в., когда он держал под своим контролем капиталы страны, будучи крупным финансовым центром Европы (во многом за счет поселившихся в городе 80 итальянских семей, одно из которых считалось самым богатым в Европе). В условиях упорной борьбы французских королей за Италию важнейшими кредиторами этой экспансии оказались лионские банкиры, в это время Лион мог даже, по Броделю, сделаться столицей королевства.

Однако в середине того же века Европа повернулась к Атлантике. Средиземноморье утратило свое значение, а с этим и Италия перестала быть центром геополитического притяжения. Начался упадок лионской экономики, явственно обнаружившийся в банкротстве 1557 г.[174] Все же через город продолжали проходить торговые потоки, развивалось книгопечатание, а с XVI в. начался подъем шелкопрядения. В конце ХVIII в. в этом производстве была занята треть городского населения. Шелкопрядение сделало Лион европейским центром производства предметов роскоши.

Такая специализация сыграла роковую роль во время Революции. Изоляция революционной Франции и изгнание