Он упал посреди улицы, продолжая извергать песок и водоросли. Те, кто видел его, с криками разбегались. Его деревянные ступни отвалились, и из культей начала расти трава. Тело Чжэна увеличивалось в размерах, дождь и трава смешивались с песком, образуя почву. Она нарастала, слой за слоем, окутывая его плоть. Вскоре Чжэн был шириной с улицу и высотой с дом.

Собравшаяся вокруг толпа зевак в конце концов напала на него. Чжэн попытался встать на свои поросшие травой культи и убежать, но упал, раздавив собственный дом. Затем снова встал и побрел вперед, мучительно тяжело взбираясь на холм. Его шаги сотрясали землю, оставляя в ней глубокие ямы.

Толпа гналась за ним. К ней присоединились солдаты, стрелявшие из луков Чжэну в спину. Из его ран текло жидкое золото, и это побуждало гнаться за ним все новых людей. Чжэн продолжал увеличиваться в размерах и вскоре стал вдвое шире улицы и втрое выше своего дома. Он быстро терял человеческий облик. Руки и ноги исчезали внутри гигантского земляного шара, в который превратилось его туловище.

Переваливаясь на своих обрубках, Чжэн добрел до конца улицы. Мгновение спустя исчезли и они. Теперь, когда его уже ничто не поддерживало, шар, в который превратилось его тело, покатился вниз по дороге, ведущей к бухте, – сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Теперь уже ничто не могло его остановить. Становясь все больше, Чжэн подминал под себя дома, экипажи и людей. Он влетел в бухту, прокатился по рассыпающемуся под ним причалу и упал в море, подняв огромную волну, накрывшую суденышки.

Чжэн погрузился в воду и поплыл. Теперь он увеличивался еще быстрее, чем прежде – трава и водоросли стремительно разрастались. Эти перемены так захватили Чжэна, что он не заметил приближения нескольких боевых кораблей императора. Впрочем, вскоре он обратил на них внимание, потому что они начали стрелять в него из пушек.

Боль была просто невероятной. От крови Чжэна море в солнечных лучах засверкало золотом. Он думал, что настал его конец… но вдруг услышал знакомый голос.

Это отец звал его по имени.

Кокоболо с ревом врезался во флотилию. Поднятая им волна перевернула корабли императора, словно это были детские игрушки. Чжэн ощутил, как что-то соединилось с ним под водой, а затем отец начал увлекать его прочь, в открытое море. Когда опасность и шум остались позади, отец с помощью кокосовых пальм засыпал землей дыры, пробитые в теле сына.

– Спасибо, – произнес Чжэн. Его голос напоминал глухой рокот, и он сам не понимал, откуда доносится звук. – Я не заслуживаю твоей доброты.

– Конечно, заслуживаешь, – ответил отец.

– Ты за мной присматривал, – сказал Чжэн.

– Да, – признался отец.

– Все эти годы?

– Да. Я чувствовал, что однажды тебе понадобится моя помощь.

– Но я был так жесток к тебе…

Несколько мгновений отец молчал.

– Ты мой сын, – наконец произнес он.

Кровотечение прекратилось, но теперь Чжэна терзала другая, еще более мучительная боль – нестерпимый стыд. Он стыдился проявленной к нему доброты. Стыдился того, как обошелся со своим бедным отцом. Но больше всего стыдился – о, каким же тягостным было это ощущение! – самого себя.

– Прости, отец! – плакал Чжэн. – Мне так жаль!

Но даже плача, он чувствовал, что продолжает расти. Песок, трава и земля расползались во все стороны, а водоросли становились все гуще и превратились в подводный лес. Коралловый риф, окружавший его отца, соединился с тем, который начинал формироваться вокруг Чжэна, и старший Кокоболо осторожно увлекал младшего все дальше в открытое море.

– Возле Мадагаскара есть прекрасное место, где нам ничто не будет угрожать и мы сможем отлично отдохнуть, – говорил старший. – Мне кажется, тебе необходимо хорошенько выспаться.

Чжэн не противился. Шел день за днем, и он начинал чувствовать нечто чудесное и совершенно новое.

Он становился самим собой.

Примечание редактора

Однажды в незапамятные странные времена, задолго до того, как в Лондонском Сити появились башни, шпили, да и просто разнообразные высокие здания, голуби жили высоко на деревьях, подальше от суеты и гвалта человеческого общества. Птиц не беспокоил исходящий от людей запах, странные звуки, которые они издавали, и устраиваемый ими повсюду хаос. Зато голуби ценили превосходные объедки, которые люди роняли на улицах или бросали в мусорные кучи. Таким образом, голубям нравилось жить возле людей, но не слишком близко к ним. Футах в двадцати, а то и в сорока над человеческими головами – вот это было в самый раз.

Но затем Лондон начал разрастаться, причем не только вширь, но и ввысь. Люди стали возводить дозорные башни и церкви со шпилями и прочими штуками, вторгающимися в то, что голуби считали своими частными владениями.

Голуби решили собраться, чтобы обсудить все это. Несколько тысяч птиц прилетели на безлюдный остров посреди Темзы,[20] чтобы решить, как быть с людьми и их все более высокими зданиями. Голуби придерживались демократических взглядов, поэтому после прений вопрос был поставлен на голосование. Небольшая группа выступала за то, чтобы примириться с присутствием людей и разделить с ними воздушные владения. Крохотная стайка птиц предлагала вообще покинуть Лондон и подыскать для жизни другое, менее перенаселенное место. Но большинство проголосовало за то, чтобы объявить людям войну.

Разумеется, голуби знали, что в этой войне им не победить, да им это было и не нужно. (Кто стал бы ронять объедки, которыми они питались, если бы люди исчезли?) Но голуби в совершенстве владели искусством саботажа. С помощью разумного сочетания подрывной деятельности и вандализма они затеяли растянувшуюся на века борьбу, нацеленную на то, чтобы заставить людей жить на земле, где им и место. Сначала это было легко, потому что люди строили свои жилища из дерева и соломы. Достаточно было уронить на соломенную крышу несколько тлеющих угольков, чтобы превратить чересчур высокое здание в пепел. Но люди оказались на удивление стойкими существами: они упорно отстраивали дома. Голуби в свою очередь продолжали поджигать сооружения выше двух этажей, так что их едва успевали восстанавливать.