Аня была идеальной. У нее не было никаких недостатков. Еще бы! Для Катьки она была обожаемой сестричкой, ее подруги не смели сказать об Ане ничего дурного, да и не знали они ничего такого, а для Антона Анна и вовсе превратилась в божество. Соверши она хоть что-нибудь плохое, Антон решил бы, что ее поступок — самый благородный поступок на свете.

Так могло продолжаться бесконечно долго, если бы не случайная встреча.

Антон увидел на улице Аню. С ней шел незнакомый мужчина. Он что-то говорил, она внимательно слушала. Пара прошла совсем близко от него, Анна не заметила Антона — настолько увлечена была рассказом неизвестного говоруна. Антон пристально его рассмотрел. Высокий, худой, с неприятным выражением лица, темно-русые волосы небрежно зачесаны назад. Весь вид его говорил об огромном самолюбовании. Мужчина явно получал удовольствие, причем отнюдь не от того, что Аня его слушает, а от того, что он ей что-то высказывает.

Его прозрачно-водянистые глаза смотрели на Аню, но, кажется, не замечали, что та скучает и затянувшуюся речь не останавливает только лишь из вежливости. Губы мужчины во время разговора двигались, гримасничая и кривляясь, они словно издевались над Аней. А заодно и над Антоном.

Он почувствовал, как в нем нарастает страшное желание наброситься на незнакомца — рыло начистить, гуляш по почкам, отбивные по ребрам… только зубы скрипнули…

…Когда они скрылись из виду, Антон медленно разжал кулаки, что были стиснуты в карманах. Стоял и ничего не слышал, кроме стука собственного сердца. До слез обидно — но плакать нельзя, только девчонки ревут…

Вечером он не хотел идти гулять. Ведь нужно будет поддерживать какие-то глупые разговоры с друзьями, делать вид, что у него все хорошо и жизнь его прекрасна, придется кому-то улыбаться, смеяться над чьими-то глупыми шутками — например, идиота Жеки-Одуванчика. Тот был клоуном в их компании, шутником, заводилой, вечно придумывал розыгрыши, не всегда причем удачные, нередко приводящие даже к неслабым проблемам.

Но Жека не унывал и продолжал в том же духе.

Однажды он переоделся в бабушкину одежду, все как положено — галоши, юбка, кофта… лифчик набил ватой, повязал платок, нацепил очки… Даже клюку где-то раздобыл. Жека ходил в таком виде по улице и приставал к прохожим, выпрашивал милостыню. Когда ему подавали, приговаривал старушечьим голосом: «Дай Бог здоровьечка…» Потом ему это все надоело, и в какой-то момент, когда какая-то сердобольная тетенька протянула ему очередное подаяние, он произнес обычным голосом: «Спасибо! Родина вас не забудет!»

Друзья наблюдали за картиной издали и едва не помирали со смеху. А тетенька выронила от неожиданности свои сумки, из них все посыпалось на тротуар. Женька дал деру, рассерженная тетенька поспешила обрушить на него весь свой запасной фонд горячих ругательств.

Ого! Взрослая тетя, а так неприлично себя вела!

С тех пор все стали называть его — «бабулька божий одуванчик», а после — просто Одуванчиком. Или Одуваном — так короче.

Он, кстати, в тот раз прилично насобирал денег. Они купили себе чипсы и сухарики, хрустели и — продолжали смеяться. Громче всех смеялся сам Жека. Едва, дуралей, не подавился.

А Саня тем временем уговаривал Антона и уговорил — произнес волшебные слова типа «сим-сим, откройся»:

— Мы сейчас у Катюхи собираемся. Там хата свободна.

И Антон пошел — как кролик, которого загипнотизировал удав.

Ничего, что Ани нет дома, сейчас ему было бы тяжело видеть ее. А вот находиться у нее в квартире — это другое дело. Это обитель Ани, пропитанная ее запахами, ее мыслями, ее привычками. Ее любимый цвет — сине-зеленый, любимая книга — «Мастер и Маргарита», любимая еда — мороженое с ананасами, любимое время года — лето… Список можно продолжать до утра.

Антон узнал эти подробности благодаря девчоночьей привычке вести всякие тетрадки, дневники и анкетки. Бессмысленное занятие, с его точки зрения. И эту самую точку зрения он быстро поменял, когда однажды в руки к нему попал такой вот опросник. Елки зеленые, Катюхин! На столе лежал, его уже все девчонки заполнили.

Антона совершенно не интересовали записи всяких там Танек, Ирок и еще десятка разных, зачастую неизвестных ему девчонок. Глубоко фиолетово! Потому что самые первые странички оказались заполнены Катиной сестрой, Аней!!!

Правильно, кому еще Катя первой даст свой опросник? Конечно, сестре.

Почерк у нее слегка неразборчивый, стремительный, летящий. То ли торопилась, потому что было некогда, то ли рука не поспевала за мыслями.

В общем, Антон украл этот опросник…

* * *

Толком Антон даже не знал, что бы он стал делать, если бы Аня вдруг согласилась на его ухаживания. Господи, да он представить не мог подобных отношений! Столько раз мысленно представлял, как делает ей признание, говорит слова о любви, — тем не менее в мыслях его и в мечтах Аня всегда в ответ молчала, не говорила ни «да», ни «нет».

А что было бы, скажи она заветное «да»?

Разумеется, он бы обрадовался. Сошел бы с ума от счастья. Но дальше его мысли не заходили. Антон прекрасно понимал, что она уже взрослая, имеет сексуальный опыт (замужем все-таки была!), что с ней следует вести себя не иначе как по-взрослому и любовные отношения строить так же, как и у взрослых.

Значит, должен быть секс.

И это ужасно!

О сексе Антон имел представление весьма смутное. Не однажды ему доводилось видеть интимные сцены по телевизору, но дальше поцелуев и романтических объятий, в которые сплетались полуобнаженные тела, дело там не заходило.

Конечно, он смотрел по видику порно. То, что происходило в этих фильмах, резко отличалось от трогательных моментов «детского» кино. Но Антон понимал, что применять эти картинки по отношению к Ане невозможно — слишком уж пошло все, грубо и вульгарно. Аня не такая. Это с проститутками, падшими женщинами можно так обращаться, но только не с ней.

Между тем природа требовала свое: любая мысль об Ане, будь она проникнута юношеским эротизмом, вызывала гнетущее напряжение внизу живота, сладостную истому, тянущую боль и еще что-то, обычным словами неописуемое.

В то же время весь сексуальный опыт Антона сводился, к сожалению, к одному-единственному случаю…

…Соседка, молодая девица лет двадцати, — рыжая бестия, как называла ее мать Антона, недобро глядя ей в спину всякий раз, когда та проходила мимо.

В домашнем халатике она стояла на лестничной площадке, когда Антон открыл ей дверь.

— Соли взаймы не будет? — спросила она и протянула небольшую деревянную солонку с незатейливым узором. Аляповатый ягодно-земляничный каприз на пузатых боках.

Антон отступил, пропуская ее в квартиру.

— Да, — пробормотал он, отчего-то опуская очи долу. — Сейчас…

Шелковая ткань, туго натянутая на огромной груди, казалось, вот-вот лопнет, не выдержав такой тяжести.