Да, кофе. Везде кофе. Все начинают орать, стонать, Иисусе-Христе то, да черт побери это. Но я-то видел, то, что увидел он, видел, как дерьмо вываливается на пол, под стол, видел лицо Сэмюэла и теперь смотрю на дерьмо и оторваться не могу. Другие его не видят, зато запах слышат. Викки, Викки Лонг, она у нас театральное дело преподает, Викки его первой учуяла. Ну и задирает она подбородок, раздувает ноздри и начинает давай поводить ими по всей учительской, точно двустволкой. Очень у нее сценично получается. И принюхивается, этак, короткими очередями, — шмыг-шмыг-шмыг. А за ней и другие то же самое. Воздух носом втягивают. Все как один. Шмыг-шмыг-шмыг. Я-то к этому времени уже носом в рубашку уткнулся, поэтому все они шмыгая, пялятся на меня… Я говорю, нечего на меня смотреть, я не при чем, и тут Сэмюэл его поднимает.

Мог бы и блюдцем зачерпнуть или еще чем. В газету завернуть. Лежал же на столе номер «Сан», а эта газетка только для таких дел и годится, верно? Но Сэмюэл почему-то считает это излишним. Просто наклоняется и поднимает дерьмо с пола, как будто это ручка, которую он обронил. И держит перед собой. Теперь-то уж все его видят. Видеть-то видят, а понять ничего не могут. Они ведь что видят? Сэмюэла Зайковски, странного человечка с мягкой бородкой, который стоит посреди учительской и держит перед собой суточной зрелости дерьмо.

А я и говорю: это у него в кейсе лежало. Он его в кейсе нашел.

Потому что, не скажи я этого, уж и не знаю, что бы сделали все остальные. Завизжали бы и удрали, половина из них. Однако Сэмюэл на мои слова никак не реагирует, просто стоит и смотрит на то, что держит в руке. И мне почему-то начинает казаться, что сейчас он этим добром в меня запустит. Чтобы я, значит, поймал. Не знаю уж, почему. Он не запустил, конечно, да он и не стал бы делать такое, однако когда рядом с тобой стоит человек, а в руке у него здоровенный кусок дерьма, полагаться на удачу как-то не хочется, верно?

Ну а мы таращимся на него, все остальные. Вернее, я таращусь, Викки таращится, а Крисси Хоббс. Матильда и Джордж те отвернулись. Не хочется им на это смотреть. Да нам и всем не шибко хочется, но как я уже говорил, штука эта вроде как притягивает внимание.

Крисси, та первой опомнилась. Сейчас, говорит. Я что-нибудь принесу.

А Викки говорит, не держите его, Сэмюэл, бросьте. Оно в кейсе было, повторяю я. Кто-то подсунул его в кейс. А Сэмюэл молчит.

В общем, ему почти повезло. Люди, которые находились тогда в учительской, были хорошие люди, добрые. Друзьями Сэмюэла я бы их не назвал. Так у него друзей и не было, кроме Мэгги, а Мэгги тем еще другом оказалась. Друзьями Сэмюэла они не были, но они ему помогли бы. Прибраться. Кейс очистить. Они помогли бы.

Почти повезло. Но тут Теренс объявился.

Я зову его Теренсом. Ти-Джеем звать отказываюсь. То есть, в глаза-то Ти-Джеем зову, потому что мне лишние сложности без надобности. Для него это важно, ну так и пусть радуется своему прозвищу. Вряд ли он так бы уж радовался, если бы знал, как расшифровывают его ребятишки. Тронутый Джонс, вот как. Я как-то раз услышал это, но притворился, что ничего не заметил. Тухлый Джем. Потому они и называют его Ти-Джеем. Он думает, — это оттого что все его любят. Думает, что и я его люблю. Любить я его не люблю, но что тут можно поделать? Я же работаю рядом с ним. Должен с ним как-то ладить. Потому что иначе и всем остальным несладко придется.

Вы ведь уже разговаривали с Теренсом, так? Значит, примерно представляете себе, как он тогда мог прореагировать. Стало быть, входит Теренс, Сэмюэл стоит, где стоит, и все еще держит это счастье на ладони. Крисси шурует в кухонном закутке. Нашла там полиэтиленовую сумку и тазик для мытья посуды и пытается понять, что из них лучше подойдет. Я уже отодвинулся в сторонку, стою со всеми прочими по другую сторону стола. Мы поворачиваемся к Теренсу, он видит наши лица, потом все снова поворачиваемся к Самуилу.

К бедному засранцу.

Бедный засранец: что я такое говорю? Он же убийца. Мне все время приходится напоминать себе об этом. Он убийца. Застрелил троих детей. Убил учительницу, ни в чем не повинную женщину. А я этого типа жалею. Этого психованного дефективного маньяка. Веду себя так, точно он сострадания заслуживает.

Что это такое значит?

Ну, я думаю, ничего удивительного тут нет. Если бы он не сделал, что сделал, то, может, даже и заслуживал бы. Сострадания. Люди, с которыми вы разговаривали, жалели его. Теперь-то, конечно, не жалеют.

Теренс об этом всем разболтал. Учителям-то ладно, они бы так и так узнали. Теренс разболтал ребятишкам. Он же у кое-кого из них в друзьях ходит, — и в слишком близких, если вас интересует мое мнение. Ему хочется быть одним из них, просто приятелем, понимаете? А он здесь вовсе не для этого, ведь так? В общем, на то, чтобы понять, чтобы сообразить, что случилось, у него уходит пара секунд, потому как все мы разом начинаем лопотать какую-то бессмыслицу. А поняв, он решает, что это страх как смешно. Вроде даже жалеет, что сам до такой шуточки не додумался. Ну и рассказывает все своим маленьким друзьям, те пересказывают другим и минут через шесть-семь история разносится по всей школе. Чего Донован и добивался. Оно конечно, доказать, что это выходка Донована, никто бы не смог, но это точно был он. Даже если исполнителем оказался Гидеон, идея принадлежала Доновану.

Я после этого переговорил с Сэмюэлом. Мы знали, конечно, что ребятишки изводят его, но ведь надо же где-то и черту провести, границу, верно? Я не взялся бы указать где, не смог бы ткнуть пальцем и сказать: вот здесь. Однако нагадить человеку в кейс… Такого терпеть нельзя. Черту, да. А где она проходит, шут ее знает, может это вообще линия горизонта.

Иди к директору, говорю я. Расскажи ему, что творится.

Сэмюэл лишь головой покачал. Я пробовал, говорит. Уже пробовал. И пытается уйти, но я хватаю его за руку.

Когда? спрашиваю. Что ты ему сказал?

Он этак плечами пожимает. Да не многое, говорит. Ничего конкретного. Сказал, что мне трудно. И не один раз сказал.

И?

И все.

Но что тебе директор-то ответил? Он же должен был что-то ответить.

Ответил, что всем трудно. Что работа учителя вообще трудна.

Сэмюэл, говорю я, этого мало. Тебе следует рассказать ему про… про это. Вообще про все. Он что-нибудь предпримет. Обязан предпринять. И я пытаюсь пошутить, говорю, по крайности, теперь у тебя есть, что ему предъявить, верно? Вещественное доказательство номер два, ваша честь.

Сэмюэл вроде как задумывается. Не смеется, конечно, но словно бы обдумывает мои слова. И я решаю, что он все же сходит к директору, поговорит с ним, однако он этого так и не сделал. И кончается все тем, что мне приходится вынудить его завести этот разговор.

Сидим мы с ним в учительской. Где-то после ленча. Когда, я точно не помню. Может, в ноябре. Или в декабре. Я, Сэмюэл и Джордж, правда, Джордж потом куда-то ушел, так что остались только мы с Самуилом. Размышляем о чем-то своем, читаем, и тут в двери появляется директор.