да иной какой еды. Деньгой разочтемся, не обидим.

Калитка раскрылась, из нее вылез мужик в большой шапке и суконной попонке. Оглядел обоих, брови кустистые сдвинул.

– Деньгу покажи, – просипел.

Влас сунулся за пояс да понял, что в бою все растерял. А тут Еленка выскочила, Влас не успех ухватить за длинный рукав зипунка.

– Вот, – и протягивает серебрушку. – Ты репки дай пареной, рыби, коли есть. Хлебца и мяса какого. Медовухи баклажку. Есть медовуха-то?

Мужик шапку сдвинул на макушку, раздумывал. Оглядел Еленку с ног до головы, зацепился взглядом за перстни ее блескучие, но смолчал. Поворотился и ушел во двор.

– Идем, Елена. Немедля, – Влас потянул боярышню к коню.

Хотел отругать, что сунулась вперед него, себя выдала дорогими кольцами, но смолчал, разумея, что сделанного не воротишь. А тут наново скрипнула калитка, показался хозяин: в руках узел холстинковый и баклажка. Молча сунул в руки Власу принесенное, и протянул ладонь заскорузлую, мол, давай, плати.

Еленка серебрушку ему кинула и пошла. Влас совсем обозлился: ни поклона, ни слова доброго, будто все ей должны. Понял, что боярского она в себе скрыть не умеет, да и сама мало понимает, как со стороны ее видят. Да тем снова себя выдала.

– Спаси тя, добрый человек, – Влас голову склонил. – Дай те бог.

– Ага. И тебе не хворать, – мужик уперся взглядом во Власа, соображая. – Куда путь держите?

– Так в Зотовку, – соврал боярич, разумея, что не просто так выспрашивает. – К новому хозяину Нестору. Поклониться, поручкаться.

– За полденьги пущу в клетушку ночевать. Чай в лесу муторно, – заманивал.

– Спаси тя. Мы ужо пойдем. К утру, бог даст, в Зотовке будем. Время дорого, – Влас наново голову склонил и уж не стал дожидаться, что мужик ему ответит.

Взял коня за поводья и пошел за Еленкой, что жалась промокшей птахой у забора.

– За мной иди, – прошептал. – Поспешай.

– Сам не отставай, – отпела сварливица и двинулась на Власием.

Глава 11

Темный лес встретил хмарью дождливой и холодом. Не отозвался защитой, не зауютил для путников троп своих, будто гнал от себя. Елена шла торопко, старалась не отстать ни от коня, которого вел Власий, чтобы дать тому роздых, ни от самого боярича. Радовалась, что идут по кромке лесной, не по бурелому лезут, тогда б еще труднее. С непривычки оскальзывалась на мокрой глине, гнулась под тяжестью мятеля, что принял на себя дождь и защищал теперь боярышню крепостью своей.

Усталость навалилась тяжко на плечи, клонило в сон, но Еленка упрямилась и шагала, шагала, шагала. Мысли вязкие донимали. Не могла и не хотела уразуметь, отчего боярский сын таким гадостным оказался. Не понимала, как можно бросить людей своих, как оставить беззащитных, как не помочь?

А меж тем и иные мысли липли. Знала же, что Власу туго приходится сей миг. Едва ли не тяжелее, чем ей самой. А он ничего – идет себе, да идет. Молчит, не ворчит.

Помаялась Еленка тишиной, а потом не вынесла:

– Влас, сел бы ты на конь. Свалишься, – ведь не то хотела говорить-то, а вон поди ж ты…

– Надо же, голос подала. Я думал, ты спишь на ходу, – зловредный жених отозвался на удивление бодро. – Не твоя печаль, о себе горюй.

– Погорюю, не тревожься. Больше-то некому, – рассердилась, а с того и пошла быстрее, будто сил прибавилось.

– Себя в том вини, упрямая, – Власов голос зазвенел потаенной улыбкой. – Всех от себя отворотила, одна осталась, воительница. Что, заскучал язык твой? Ругани просит?

– У тебя допросишься, – ворчала. – Ты говорить-то не умеешь, все с кулаками лезешь.

– О, как, – Влас перебрался ближе к Еленке. – А и молодец, Елена Ефимовна. Сама себе придумала и теперь трещишь, языком звенишь. Обскажи мне, это когда это я тебя обидел?

– Когда?! – Еленка аж подпрыгнула. – Да вот в Шалках! Душить принялся!

– Ой, ли? – Влас фыркнул не хуже коня своего упрямого. – И как? Сильно придушил?

Елена уж хотела ответ дать супостату, да рот закрыла. Сказать-то нечего.

– Ты ухватись за гриву-то, Еленка, – голос Власа потеплел. – Скользко. По такой темени и упасть недолго. Мятель сухой?

– Сухой, – прошептала едва слышно, а все потому, что изумилась.

Ведь ругала его, корила, а он об ней думает. Чудной жених-то попался, чудной.

– Ты скрепись, еще немного осталось. Дойдем до поворота к Любимову, и там уж ночь досидим. Елена, костра развести не придется, – утешал.

– Почему? Мы ж в лесу и далеко от Шалок. Чай тут ворога нет. Или как? – испугалась, но виду не подала.

– Нет. Не тревожься, – сказал и отвернулся.

Елена сей миг и поняла – врёт. Но смолчала, удивляясь самой себе.

– Власий, а как коня-то твоего зовут? Я его сивкой… – говорила глупое, но слушать тишину не желала.

– Чубарый*. Сколь лет со мной, все верой и правдой. Да, Чубка? – потрепал уставшего коня по мокрой гривке. – Однова вытянул меня из реки. Дно вязкое, глинистое, а я в доспехе да и подраненный, вылезти не могу. Так Чубарый не забоялся и сполз ко мне по бережку. Я его за повод ухватил, а он и вытянул. Потом лесом к подворью привез. Я-то помню мало, повис на нем тряпицей.

Еленка насупилась, а все через то, что пожалела окаянного. Сама себе дивилась.

– Я бы тебя не унесла, коли не Чубка.

Влас помолчал минуту малую, но ответил:

– Еленка, почти пришли. Свезло нам. Дождь дождем, а небо светлое. Заплутали бы, не инако. Сейчас схрон найдем. Придется тебе подсобить маленько. Бронь на меня вздеть. Сдюжишь? – обернулся на нее и смотрел, взглядом жёг.

Боярышня встала, как вкопанная.

– Влас, зачем брони-то? Ты чего? Кому тут наскакивать? Говори нето!

– А чтобы коню было легче, глупая. Не он понесет, а я на себе. Устал он, оголодал. Одной травой сыт не будешь. Овса бы ему. Падёт, так совсем худо.

И наново Еленка не поверила.

– Врешь,