Музыка и ритм походили на звуки сломавшейся соломорезки. Слова песни состояли из монотонно повторявшегося уже пятнадцать минут двустишия.

Я решил, что пора прекращать жаловаться на судьбу и заняться чем-нибудь продуктивным. В конце концов, я пришел сюда не ради удовольствия – это был этап терапии, которая должна сделать меня нормальным гражданином мира. Следовало поступить так, как поступали обитатели этого мира для удовольствия и с целью поиска самки своего вида. Выпив две стопки, я пошел танцевать. Первый этап процедуры. Беспардонно, со всей увлеченностью танцевать.

Танцевать, но не быть навязчивым или докучливым, а великодушно вести остроумную и интересную беседу, делая вид, что тебе все равно.

И мне на самом деле было все равно.

Во время танца можно установить зрительный контакт, постепенно затягивая нить взаимной симпатии, превратить сольные выступления в дуэт, а затем перейти к ничему не обязывающему предложению угощения и беседе. Процедура. Если пройдешь ее с соответствующей дозой спонтанности и удастся произвести хорошее впечатление, ты достиг цели. Нужно сориентироваться – когда вызываешь благосклонность, а когда – неприязнь. Выглядеть заинтересованным, но не отчаявшимся.

Проделывая все это, я ужасно себя чувствовал – отчасти как глухарь в брачном танце, а отчасти как полинявший самец гориллы, с ревом бьющий кулаками себя в грудь. Клоунада. Кошмар.

В конце концов я вернулся к бару выпить еще стопку маринада, чувствуя себя крайне глупо, но не более.

– Круто танцуешь, – сказала коротко подстриженная брюнетка с серыми глазами. – Может, познакомимся? Пойдем еще спляшем, а то те двое – какие-то деревенщины.

Невероятно.

Просто невозможно поверить.

– Может, сперва чего-нибудь выпьешь?

– Супер!

Заказав ей что-то разноцветное и достаточно экзотическое, я запустил цепную реакцию. Мне казалось, что это будет сложнее. По крайней мере, было сложнее, когда я находился в соответствующем возрасте.

Через пятнадцать минут она была моя. На вид она производила впечатление глупенького создания, которое по непонятным причинам решило меня соблазнить. Может, проститутка или приманка у громил, которые в соответствующий момент лишат меня бумажника и часов. Во всяком случае, что-то с ней не так, но меня, собственно, это нисколько не волновало.

– Работаешь в кино? – спросила она.

– С чего бы?!

– У тебя такой вид. Суперстиль.

Поводом для этого суперстиля являлось, к примеру, то, что я надел абсурдный белый пиджак с черными японскими иероглифами на спине. Я купил его под воздействием идиотского порыва, а потом стыдился носить. В нем я выглядел как якудза из аниме. Вдобавок на моем запястье сверкал «Таг Хоер», и я не раздумывая платил за любую выпивку. Вне всякого сомнения – суперстиль. В мерцающем свете не было видно, как я краснею. Что я тут делаю?!

Что ж, терапия должна причинять боль. Все лучше, чем унылый загробный мир, бродящие там призраки, пепел и пыль. И как раз появлялся повод обо всем этом забыть. У моей возлюбленной были изящные ноги и плоский мускулистый животик. Чего еще желать? У нее почти отсутствовали грудь и мозги, но вряд ли стоило об этом сожалеть.

Вот только мне было стыдно.

Сливовицы у них не оказалось.

– Двойной виски без льда, – сказал я бармену.

– Есть только зеленый «Джонни Уокер».

В мое время виски не бывал зеленым.

– А «Талмор Дью» есть? Или «Димпл»?

– Нет.

– Что ж, ничего не поделаешь.

Даже от этого она была в восторге. Она уже вешалась мне на плечо, глядя, как я залпом выпиваю виски, словно показывая фокусы. Мне же хотелось лишь обезболивающего. Она уже была моя. Терапия.

* * *

В дамский туалет стояла очередь. Девушки страдали, ожидая открытия волшебной двери, а затем проводили в уборной бесконечные минуты, словно желая отомстить тем, кто еще ждал.

Мужской оставался свободным. И абсолютно пустым.

Я воспользовался писсуаром, разглядывая рекламу презервативов, а потом вымыл руки, глядя на собственную физиономию в зеркало. Я не мог понять, что здесь делаю.

Терпеть не могу сушилки для рук. Стоишь без конца под воющей машиной, которая отключается каждую пару секунд, а в итоге у тебя все равно холодные влажные ладони, как у торговца рыбой.

Снова взглянув в большое зеркало над рядом стальных отполированных умывальников, я остолбенел, едва не подавившись собственным дыханием.

Не нужно много крови, чтобы помещение стало напоминать бойню. Она настолько яркая и выразительная, что достаточно расплескать один стакан, чтобы произвести ужасающее впечатление.

Я резко обернулся, но увидел лишь бежевую свежевымытую плитку. В зеркале же туалет выглядел так, будто здесь состоялось ацтекское празднество – брызги на стенах, размазанные и растоптанные лужи на полу, отпечаток ладони на двери первой кабинки, оклеенной похожей на полированную сталь пленкой. Четкий отпечаток ладони и оставленные пальцами полосы.

Дверь приоткрылась, и за ней возник нечеткий, видимый лишь краем глаза силуэт парня.

Он сидел, свернувшись в клубок и сминая пропитанную кровью рубашку, и монотонно раскачивался.

– За что… – Его голос напоминал шипение змеи, электрический разряд, гудение трансформатора. – За что он меня убил? Что мне теперь делать? Он убил меня, курва! За что?

– Он над этим не задумывался, – ответил я. Парень поднял бело-синее, размытое лицо, покрытое кровью, и страшные мутные глаза, похожие на заправленный каплей молока бульон. – Просто разозлился. Без особых причин. Он не думал, что если всадит нож в брюхо, то убьет тебя. Он не думал, что будет потом. Что случилось – то случилось. Теперь ты мертв. Лучше иди, куда полагается. Оставь этот сортир.

Дверь туалета внезапно распахнулась, впустив музыку и шум.

– С кем ты разговариваешь?

Моя девушка. Я забыл, как ее звали. Худая, с торчащими бугорками грудей, едва различимыми под пушистым свитером, заканчивавшимся над столь плоским животом, что на нем можно было бы расставлять рюмки. Короткие, будто шерсть, черные волосы и пустой взгляд серых глаз.

Она прижалась ко мне всем телом. Я вежливо ее обнял и не менее вежливо поцеловал в губы – жаждущие, влажные, тотчас открывшиеся и вооруженные не менее подвижным, чем разозленная змея, языком.

Ее рука внезапно оказалась между нами и начала мять мои брюки.

– Идем… – простонала она. – Идем запремся в кабинке.

В кабинке не было следов крови. Она сияла сталью, будто карцер, но дверь была открыта.

Открыта – а когда я сюда входил, все двери точно были закрыты.

Обхватив руками голову девушки, я слегка отклонился назад. Она раздвинула губы и облизала их кончиком языка.