ее отчетов о визитах в дальние страны я узнал две вещи: первое, что они ей очень понравились, и второе, что научные контакты с зарубежными медиевистами были полезны для обеих сторон. Но в чем реально это плодотворное взаимодействие проявилось — неведомо. Если она полагает, что зарубежные историки, с которыми ей довелось встречаться на международных конференциях, знакомились с марксистской интерпретацией истории именно при встречах с членами советских научных делегаций, то это глубокое заблуждение. Многие медиевисты Запада в свое время прошли школу марксизма, но, осваивая его, они шли дальше, включая его идеи в более универсальный интеллектуальный контекст и тем самым очищая его от тех издержек, которые сделались очевидными для советских историков гораздо позднее.

К тому же я вовсе не убежден, что интернациональные конгрессы, собирающие тысячи участников, представляют собою форумы с высоким коэффициентом научного полезного действия. Не на этих сутолочных «базарах» можно приобрести ценный «товар». Что до меня, наиболее интеллектуально полезными были личные встречи с учеными разных направлений, и в особенности чтение докладов и лекций в университетских и академических центрах разных стран. Именно здесь, в более камерной обстановке, происходил обмен идеями и актуальной научной информацией. Я могу только сожалеть о том, что получил возможность интенсивных контактов с зарубежными коллегами лишь в самом конце 80-х годов. Не скрою при этом, что мне удалось счастливо избежать участия в составе советских делегаций (исключение — международный конгресс исторических наук в Мадриде 1990 г.). Если говорить о действительном научном взаимодействии, то в расчет следовало бы принимать прежде всего наши выступления на страницах зарубежных научных журналов и сборников и переводы наших исследований на иностранные языки. В довольно обширной библиографии публикаций Е.В. Гутновой почти вовсе не встречаются упоминания переводов ее статей, не говоря уже о монографиях.

* * *

На протяжении тех десятилетий, о которых сейчас шла речь, Е.В. Гутнова играла заметную роль как в секторе истории Средних веков ИВИ АН СССР, так и на кафедре в университете, где она выполняла функции заместителя заведующего. Возглавлял же кафедру (как и сектор в институте) академик Сергей Данилович Сказкин. Человеческая приязнь Гутновой к нему была столь же прочной и неизменной, как и к обрисованным выше персонажам. Сергей Данилович — представитель старшего поколения наших медиевистов — действительно был милым и доброжелательным человеком, и все знавшие его относились к нему с почтением и любовью. Авторитет Сказкина как ученого был непререкаем, и поэтому вполне понятно, что его приглашали в самые различные научные учреждения, в состав редакционных коллегий и на роль ответственного редактора многочисленных коллективных изданий и монографий. В отличие от Е.А. Косминского, внешний облик которого не был лишен величавости, Сказкин был в обращении прост и легко доступен. Ряд авторов научных статей, для того, чтобы сделать возможной или облегчить их публикацию, просили Сергея Даниловича выступить в качестве соавтора. Пожалуй, самое главное — у него не было врагов. Даже Б.Ф. Поршнев, в свое время полемизировавший со Сказкиным, выступая на собрании, посвященном его юбилею, назвал Сергея Даниловича «рыцарем без страха и упрека».

Но с такой квалификацией академика Сказкина возникает трудность. Среди многих его достоинств едва ли на видное место можно поставить смелость. Конечно, все представители старшего поколения, с какими приходилось соприкасаться, так или иначе боялись, и этот страх во многом определял и их общественное поведение, и их научные построения. Человек моего поколения, подвергавшийся безостановочному «облучению» страхом не столь долго, как люди более пожилые, не вправе их осуждать. Но судьба С.Д. Сказкина была отмечена специфической концентрацией страха. В «Истории историка» я постарался обойти молчанием эту особенность С.Д. Между тем Е.В. Гутнова несколько приподняла ту завесу, которой было покрыто психическое состояние Сказкина. И поэтому я осмелюсь привести свидетельство А.И. Неусыхина. Во второй половине 60-х годов Александр Иосифович частично снял с себя запрет вспоминать минувшее и в одной из приватных бесед со мной поведал о следующем. В годы «большого террора», когда были уже арестованы такие профессора истфака МГУ, как Н.М. Лукин и ЕС. Фридлянд, Сергея Даниловича преследовал страх неминуемого ареста. На этой почве у него развилась нервная болезнь, и он оказался в соответствующей клинике. Когда наконец его выпустили, между Неусыхиным и известным психиатром Кащенко состоялся разговор. «Мы подлечили Сергея Даниловича, — сказал врач, — он может работать. Но двойная психика у него навсегда останется». С.Д. Сказкин, будучи знатоком средневековой культуры и религиозности, касался в своих беседах с учениками проблем католического богословия. Одна из его учениц приняла католицизм, была арестована и осуждена, а Сергея Даниловича, естественно, вызывали на «беседы». Все это не могло не парализовать его волю и сознание. У него было немало творческих замыслов, но их реализация ограничивалась по преимуществу сочинением вступительных разделов к монографиям. И в этих предисловиях он не шел дальше разоблачения идеалистической науки и отстаивания материалистического метода. По-видимому, в его сознании — или, скорее, подсознании — действовали некие силы, парализовавшие его творческую энергию.

В конце 40-х годов студентов кафедры средневековой истории увлекала машинописная работа С.Д. Сказкина, посвященная анализу глав «Капитала» о первоначальном накоплении. Здесь он выступал в качестве убежденного марксиста. Но в эти же годы Сергей Данилович работал над переводом сочинения Э. Трёльча, видного представителя неокантианства в немецкой исторической науке, — переводом, который он никогда при своей жизни не передал для публикации. Как все это сочеталось в его сознании, одному Богу известно. Из его медиевистических изысканий можно назвать лишь несколько статей и «Очерки по истории западноевропейского крестьянства» — спецкурс, читанный им на кафедре. Боюсь, что это все. Невысокая продуктивность Сказкина, на мой взгляд, объясняется в первую очередь не тем, что его то и дело отрывали многие обязанности (как утверждает Е.В. Гутнова), но порожденной неизбывным страхом психической раздвоенностью. В «Пережитом» с горечью упомянуто, что в 1968 г. за подписью С.Д. Сказкина в «Правде» была опубликована статья, осуждавшая «пражскую весну». Скорее всего, не он ее автор, но он ее авторизовал. Бесполезны споры о том, знал ли С.Д. об этой позорной статье до ее появления в печати или нет, но даже в узком кругу он не осмелился от нее отмежеваться.

Позволю себе вспомнить некоторые другие эпизоды, в которых я мог убедиться в отмеченных выше особенностях психики С.Д. Сказкина. Эпизод первый. В начале 60-х годов издательство «Высшая школа» заказало коллективу авторов, в том числе М.Л. Абрамсон, Н.Ф. Колесницкому и мне, подготовить учебник по истории Средних веков для педагогических институтов. Рецензентом рукописи согласился быть С.Д. Ознакомившись с нею, он в целом текст учебника одобрил, сделав, само собой разумеется,