взглядов Петрушевского появилась в одном из ближайших сборников «Средние века». Я не буду излагать ее содержание, — она слишком омерзительна и по смыслу, и по тону. Ближе всего это сочинение напоминает погромные речи главного государственного обвинителя на памятных судебных процессах 30-х годов. Вольно или невольно Данилов перенял — разумеется, творчески — инквизиторскую стилистику А.Я. Вышинского. Здесь я ничего не преувеличиваю, ибо, уличая Петрушевского в противостоянии марксизму, Данилов вполне «логично» приходил к выводу о том, что этот ученый боролся против построения социализма. В начале 50-х годов такого рода «аргументация» неизбежно влекла за собой осуждение критикуемого как «врага народа». Оставалось лишь порадоваться, что Д.М. Петрушевский уже навеки ускользнул от «охотников за ведьмами».

Мне живо памятно то чувство негодования, которое вызвало у меня появление этого «научного» доноса, равно как и то, что никто из историков, близко знавших Дмитрия Моисеевича и учившихся у него (включая Неусыхина и Косминского), не осмелился протестовать. Страх в 1955 г. владел ими с тою же цепкостью, что и десятью или двадцатью годами ранее. В рецензии на этот выпуск «Средних веков», опубликованной в «Вопросах истории», я попытался выразить свое отношение к этому деянию Данилова, но все, что пропустил редактор, свелось к констатации: ученик безосновательно нападает на учителя своего учителя…

Такова была «путевка в жизнь» А.И. Данилова. Критика буржуазной историографии окончательно сделалась его научным поприщем. Как оценивает Е.В. Гутнова эту деятельность Данилова? «Начав с изучения раннесредневековой Германии, он связал свою последующую жизнь с историографическими исследованиями, став одним из первых, кто своими работами вернул нашу заблудившуюся историографию на путь серьезных исканий в области развития исторической мысли, без догматических заушательств и чисто политико-идеологического подхода к ее оценке» (с. 346). И почти непосредственно вслед за этим: «Вместе с тем он нередко выступал как блюститель “чистоты” марксистской исторической мысли и методологии истории, нередко в догматическом духе. Было ли это его внутренним убеждением или своего рода принципиальной последовательностью, я затрудняюсь ответить» (с. 347). Не симптоматично ли, что Гутнова находит известное оправдание догматической нетерпимости и категоричности Данилова в том, что он занимал видные научные и государственные посты: «Как член партии и при этом чиновник высокого ранга… он считал себя обязанным придерживаться официальной доктрины, истолковывая ее иногда слишком догматично» (там же).

В Томске, ректором университета которого А.И. Данилов вскоре был назначен, он основал целую школу критиков научных взглядов и методологии немарксистской историографии. По той же стезе шествовал этот неколебимый ортодокс и впоследствии, когда он стал министром просвещения Российской Федерации, но на новом этапе своей беспроигрышной критической деятельности он расширил ее диапазон, сделав объектами нападок своих непосредственных коллег, коих он объединил в антимарксистскую школу структуралистов. С этими инвективами он выступил уже не на страницах «Средних веков» — сборника, читаемого сравнительно ограниченным кругом специалистов, а в журнале «Коммунист» — главном теоретическом органе ЦК IOTCC. Этой публикации предшествовала установочная речь Данилова на Всесоюзном совещании по историографии (1969 г.). Для того чтобы его голос не прозвучал одиноко, он попытался создать некую «группу поддержки». Его попытка привезти на заседание А.И. Неусыхина не удалась, но ближайшие коллеги Данилова — А.И. Чистозвонов (другой борец за чистоту марксизма) и Е.В. Гутнова выступили в прениях по руководящему докладу.

Автор «Пережитого» утверждает, будто ей был глубоко не по душе замысел Данилова и в своем выступлении она обращала внимание на сложность и противоречивость структурализма. Но как можно согласиться с этими утверждениями, если вспомнить, что после участия Е.В. Гутновой в дискуссии по докладу министра просвещения ее ближайшая и многолетняя подруга Елена Михайловна Штаерман, как признает сама мемуаристка, перестала с нею кланяться? Те, кто знал Штаерман, крупнейшего специалиста по античной истории, женщину очень рациональную, сдержанную и крайне далекую от внезапных истерических вспышек, не могут не понять, что ее разрыв с Гутновой был вполне мотивирован.

То, что Данилов — человек, несомненно, способный и образованный — избрал своей специальностью критику взглядов зарубежных и отечественных историков, а не собственно исследование источников, было, конечно, продиктовано не одним только его длительным пребыванием в Томске и поглощенностью научно-организационной работой. Именно таким способом проще всего было делать карьеру. А то, что он не менее Н.А. Сидоровой боролся за овладение высокими руководящими постами, едва ли требует доказательств. Понимая, что совмещение должности ректора ТГУ с серьезными научными исследованиями невозможно, он тем не менее предпочел ректорат и, более того, попытки достижения еще более высокого партийно-государственного положения. Ведь и Е.В. Гутнова признает, что как раз на этой почве вспыхнул конфликт между Даниловым и первым секретарем Томского областного комитета КПСС. В Москве он стал министром, а его научно-организаторская деятельность в области медиевистики выразилась в том, что он одновременно возглавил кафедру истории Средних веков истфака МГУ и редакционную коллегию сборника «Средние века».

Вышеприведенная формула Е.В. Гутновой, противопоставляющая в сознании Данилова «внутренние убеждения» и «своего рода принципиальную последовательность», признаться, ставит меня в тупик. Принципы, если следовать ее логике, не суть продукты внутреннего убеждения ученого, но навязываются ему его партийным билетом и его карьерой.

Е.В. Гутнову явно подкупало то доброе отношение к ней, которое проявляли сперва Н.А. Сидорова, а затем А.И. Данилов и другие руководящие партийцы. Но ведь сама она признает, что многие, весьма многие видели в Данилове воинствующего догматика и беспощадного карьериста. Берусь утверждать, что, выступая с инвективами против структуралистов (каковыми мы, М.А. Барг, Ю.Л. Бессмертный, Е.М. Штаерман, автор этих строк и другие, строго говоря, не были), Данилов преследовал корыстные цели. Несколько позже, выступая в Институте всеобщей истории на обсуждении рукописи первого тома «Истории крестьянства в Европе», он явно подкладывал мину — не столько под нас, авторов и редакторов этого злополучного издания, сколько под дирекцию Института, в недрах которого оно было создано. Разгадка, думается мне, проста: в кресле министра никто не в состоянии долго усидеть. Между тем избрание в члены Академии наук и назначение директором института достойно увенчало бы, в глазах этого борца за чистоту марксизма, его карьеру.

Наш автор рисует в высшей степени привлекательный облик А.И. Данилова: красивый, интеллигентный мужчина, пожертвовавший своей личной жизнью ради матери, обаятельный друг, навещавший время от времени семью Гутновых с коробкой шоколада и бутылкой коньяка, — таким он запомнился Евгении Владимировне. Она даже передает, на мой взгляд, смахивающую на легенду историю о том, как Данилов, оказавшийся в конце войны в освобожденной советской армией Вене, разыскал профессора Альфонса Допта и поддержал его съестными продуктами, в которых тот, естественно, крайне нуждался. Допш был решительным противником теории натурального хозяйства и отстаивал идею, согласно которой