лежа на софе или в постели, любила слушать старинные сказки или городские новости, – всем таковым хвастунам Гаврила Извольский стал советовать обычным своим выражением:

– Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами. Не разглашай, что бывал во дворце и говаривал с государыней. А не то жилы вытянут, в уголь сожгут, по уши в землю закопают!

«Такие угрозы, заимствованные из преображенских и константиновских застенков, нередко тогда употреблялись, когда хотели кого-либо пристращать» – по свидетельству московского археолога и бывшего цензора Ивана Михайловича Снегирёва. Стало быть, едва ли не здесь, в этом анекдотическом случае, следует искать нарождение нашего столь всем известного, мудрого пословичного совета, и теперь строго предлагаемого на подходящий час и в опасное время.

Под красную шапку

Только в недавнее время, как запугивающее, выражение это стало забываться ввиду всесословной воинской повинности. Дрожь и трепет наводило оно, когда обращалось в особенности к тем, которые не освобождены были, как дворяне, от тяжелой солдатской лямки. Надевали шапку не красную, а лишь такую, которая не имела козырька, но в старину действительно всякий сдатчик, ставивший за себя рекрута, обязан был снабдить его красной шапкой, бердышом и прочим.

Туру ногу пишет

Бессмыслица одной очень старинной песни и другой таковой же сказки, смущавшая нас с детских лет и со слов нянек, останется таковой, если отправиться за объяснением к слову тур – дикий бык, или зубр, некогда водившийся по всей Руси (теперь только на Кавказе в горах и в Беловежской пуще Гродненской губернии), воспетый в былинах и упомянутый в известном завещании Владимира Мономаха детям. Поется в старинах:

– Что царь делает?

– Туру ногу пишет.

Стул подломился,

Царь покатился.

Коза пришла;

– Где коза?

– В горы ушла.

– Где горы?

– Черви выточили.

– Где черви?

– Птицы поклевали, и т. д.

Когда же вспомним, что на севере издавна, а в Архангельской губернии до сих пор турóк и тур означает печной столб, основание которого, называемое ногой, всегда расписывается красками очень пестро, то выражение становится совершенно понятным. Печка обыкновенно складывается из необожженных кирпичей на деревянном фундаменте – этом самом турке, который и обшивается у богатых крестьян досками и раскрашивается всего чаще красной краской фута на два или на полтора от пола.

Оказывается, таким образом, что не только не молвится, но и не поется слово спуста.

Настоящий кавардак

Сытая и обеспеченная жизнь досталась на долю уральских казаков, но зато невеселая и тяжелая служба. Не будем говорить о несчастных походах в Хиву и Туркменскую степь, кончавшихся измором целых отрядов. Достаточно упомянуть о казачьей службе на сторожевых постах внутри Киргизской и Туркменской степей, чтобы понять тяжелые невзгоды жизни и походов в необитаемых пустынях. Это, большей частью, степи, покрытые толстым слоем сыпучих песков и отдельными песчаными холмиками, называемыми барханами, или те же пески вперемежку с твердыми солончаками и солеными грязями. С трех сторон облегли эти унылые, мертвые пространства землю Уральского войска, вдоль которой протекла богатая рыбой река Урал, по-старому Яик – золотое донышко. Он-то и кормилец всего войска. Из-за него в течение двухсот пятидесяти лет казаки не нуждались в обработке полей и хлебопашестве на землях, которые оказались чрезвычайно плодородными, производящими наилучшую во всей России пшеницу.

Придя сюда вот уже триста лет тому назад, казаки расположились селениями преимущественно на берегах Урала с притоками. Здесь отсиживались они от хищных кочевников и отсюда производили удалые набеги в степь для устрашения и наказания туркмен, хивинцев и киргизов. Тревожная боевая жизнь научила отваге, переезды по необитаемой голодной степи – осторожности не только против живого и дерзкого врага, но и против того, который подкрадывается незаметно и тихо, но бьет также наверняка и кладет насмерть после долговременных и мучительных страданий. Этот враг – голод, от которого не всегда в силах спасти и гостеприимный киргиз, будучи сам полусытым и круглый год в проголоди.

Отправляется ли казак на долгий срок сторожевой службы в степь, едет ли он разыскивать скот, который либо сам отшагался, либо отогнали киргизы, – во всяком случае, уралец без съестных запасов не пускается. Между этими припасами едва ли не главное место занимает неизменный кавардак – ломти красной рыбы (всего чаще осетра), просоленные и провяленные на горячем солнышке и имеющие большое подобие с балыком. Он нарезывается ремнями исключительно для домашнего потребления и в продажу не поступает. Тем не менее, несмотря на свою глухую неизвестность, в своем месте и в нужное время кавардак служит великую и неоценимую службу. Запихнет его казак на походе в рукав и, не слезая с коня, сыт и доволен. Кавардак ему пища и лакомство и веселый собеседник, подобно тому, которыми являются для оставленных дома казачек арбузные и подсолнечные семечки. Он же служит за газету и книгу и подсменяет беседу, когда все переговорено и в глухой степи нет ни малейших поводов к обмену мыслями. Едет казак – и грызет кавардак. Он же, да еще разве песни про удалые подвиги, коротает и докучное время, и томительный путь, но, очевидно, не он в своем настоящем невинном значении принят в разговорный язык в известном условном смысле.

Мы (не казаки, а городские жители) привычно называем этим неподходящим словом всю ту бестолочь, раздоры и ссоры, которые развели и замутили искусно пущенные в оборот сплетни, и всю ту хлопотливую суетню от бестолковых и опрометчивых распоряжений, которая кончается такими пустяками, что в них и не разобраться. Как бы в пояснение такой мути и путаницы в делах человеческих – во многих местах варят настоящий кавардак вроде болтушки. В нее, как в солянку, годится всякая всячина, и чем больше, тем лучше, наудалую, что выйдет: лук и толченые сухари, соленый судак и свежая рыба. В густой и мутной болтушке, когда станешь есть, – ничего не разберешь, кроме хруста на зубах песку, который также полагается в числе приправ и принадлежностей этого невзыскательного бурлацкого варева, невкусного и сваренного в расчете лишь на привычные и голодные желудки. На Волге кавардаком зовут ловцы пшенную кашу, которую, к нашему великому удивлению, варят там с рыбой, в явное доказательство, что русское горло, что бердо: долото проглотит.

С бухты-барахты

Кто поступает так, как понравилось ему на первый взгляд, без всякого предварительного обсуждения, не имея никакой надобности и без всякой определенной цели, – у того, конечно,