У двери висел алый редингот полковника. Теперь в Нью-Форесте осталось два вида охоты: на лис и на оленей, которые, несмотря на Акт о ликвидации оленей, все еще водились в округе. В память о временах средневекового Нью-Фореста охотникам даровали королевское разрешение носить на пуговицах старинную эмблему лорда-смотрителя. Полковник Альбион, потомок Колы Егеря, охотился и на оленей, и на лис.

На столе лежал футляр с парой ружей. В Форесте процветали не только два упомянутых вида охоты. Все больший интерес вызывала дичь. Коль скоро старые сторожки лесничих стали излишними без оленей, Камбербетч быстро сообразил подновить их и превратить в охотничьи домики. Теперь в Нью-Форест поездом прибывал устойчивый поток джентльменов-охотников. Альбион полагал, что еще лучше бить дичь на болотах у побережья Солента.

Могло показаться странным, что Альбион держал ружья в рабочем кабинете, а не в комнате для хранения охотничьих принадлежностей. Но жена, очевидно, правильно считала, что таким образом он повышает свое настроение: думает о будущих удовольствиях, когда отвечает на многочисленные ненавистные письма.

Альбион перебирал какие-то бумаги, и тут Минимус заметил на кожаном кресле кондуит, в который полковник записывал итоги своей охоты, и принялся его листать.

Фурзи выпил совсем немного портвейна – ровно столько, чтобы считать себя в более дружеских отношениях с полковником Альбионом, чем было в действительности. Поэтому ему не пришло в голову по-прежнему соблюдать осторожность.

– Господи! – воскликнул он.

– Что такое? – поднял голову полковник.

– Я просто смотрю, кого вы подстрелили. Поразительно! – (Списком полковника гордился бы любой спортсмен той эпохи: помимо обычных бекасов, гусей, уток, свиязей и ржанок, за прошлый год в него входил один дикий лебедь, шесть белобрюхих рябков, четыре кроншнепа и один кулик-сорока.) – Это настоящая бойня, – сказал Минимус. – Еще несколько лет такой охоты, и никаких птиц не будет. Вы знаете, сколько куликов-сорок осталось на Британских островах?

– Нет, – ответил полковник. – Не знаю.

– Я тоже. Но мало, – вздохнул Минимус. – Вас остановят, если вы продолжите в том же духе, – дружелюбно предупредил он.

– Насколько я знаю, вы далеки от спорта, – процедил сквозь зубы полковник.

– Больше натуралист, – ответил Минимус. – Кстати, – повернулся он к Альбиону, – раз наши отношения настолько улучшились, позволите ли вы мне сказать кое-что о спасении Нью-Фореста?

Полковник показал, что слушает.

– Вы, знаете ли, все делаете не так, – небрежно заявил Минимус. – Если хотите повлиять на правительство, вам нужно заручиться поддержкой общественного мнения. Это главное.

– Общественного мнения?

Как многие лица его круга, полковник Альбион, вопреки своим представлениям, не всегда был последователен в делах политических. При виде конкретной жалобы, исходившей от коммонеров вроде Прайда, он был на их стороне. Но если прочитывал о том же деле в газете, где недовольство Прайда преподносилось в каком-нибудь обобщенном виде с употреблением даже столь мягкого термина, как «общественное мнение», то Альбион усматривал революцию и становился подозрительным.

– Именно. Что знает общественность о Нью-Форесте? То, что видно из окон поезда. Его красоту, дикость, нетронутую природу. Она не понимает Прайда, пасущего коров, хотя, пожалуй, ей нравится на это смотреть. Но она поймет, когда вы скажете, что Прайда и все наследие, которое он олицетворяет, у нее отбирают. Потому что Нью-Форест принадлежит ей. Нью-Форест принадлежит общественности.

Если начало этой речи немного заинтересовало Альбиона, то последнее заявление мгновенно все разрушило.

– Нет, он не принадлежит общественности! – Полковник гневно зыркнул на Минимуса, затем с усилием взял себя в руки. – Точнее, он принадлежит Короне и коммонерам.

– Но ведь сюда приезжает много народа, неужели вам не понятно? Это не только джентльмены, которые едут поездом пострелять уток, но и люди простые. Лавочники из Саутгемптона и Лондона, даже рабочие – опытные мастеровые с семьями. Теперь они начинают посещать Нью-Форест.

Полковник Альбион обратил внимание на струйку людей с Брокенхерстского вокзала: одни приезжие бродили по просторам Балмер-Лоун, другие шлепали по мелким, с галечным дном ручьям. Он толком не понял своих чувств. Он знал, что они с Прайдом любили Нью-Форест и с удовольствием ходили по нему ежедневно. Если какой-нибудь ребенок с серых лондонских улиц играл в ручье, как делала вся местная ребятня, то он едва ли мог его осудить. Он полагал, что в этом нет беды, пока приезжих не слишком много.

– Что же, эти люди и есть общественное мнение? – недоверчиво поинтересовался он.

– У них есть право голоса, у многих. Они перенимают идеи у лидеров, создающих общественное мнение.

Насколько понимал Альбион, таким лидером в Нью-Форесте был он сам, но вряд ли Фурзи имел в виду это.

– И кто же эти лидеры? – угрюмо спросил он.

– Писатели, художники, лекторы, ученые, – ответил Минимус. – Люди, которые пишут в газеты.

– То есть вроде вас? – Альбион еще больше помрачнел.

– Именно! – радостно воскликнул Минимус. – Вам нужны петиции, письма от художников в прессу. Новые лесопосадки уничтожают ландшафт. Еще есть натуралисты. Они скажут, что Королевский лес уникален. В нем полно живности, которой больше почти нигде нет. Мы можем поднять в прессе шум, привлечь университеты. Политики боятся таких вещей. Короче, – заключил он, – если вы хотите спасти Нью-Форест, воспользуйтесь моим советом. Я могу помочь. Я на вашей стороне, – добавил он ободряюще.

Мысль о Минимусе на своей стороне не сильно обрадовала полковника Альбиона.

– Благодарю за совет, – сухо произнес он, а затем, вспомнив настойчивые просьбы жены, сделал очень глубокий вдох и обратился к зятю со всем добродушием, на какое был способен: – Есть еще одно дело, Минимус, – он заставил себя выговорить имя, – которое, как мне кажется, необходимо обсудить. Это вопрос о деньгах.

– Неужели? Вы же знаете, у меня их нет, – сказал Минимус.

– Знаю, – кивнул полковник Альбион.

– Мы справляемся. В прошлом году я продал несколько картин. Пишу книгу. Это может что-нибудь принести.

– Книгу. О чем?

– О жуках.

Полковник тяжело вздохнул.

– А если умрете, – спросил он с надеждой в голосе, – вы обеспечите будущее Беатрис? Вам известно, что с ней будет?

– Ей останутся мои картины и коллекции. Думаю, ей придется вернуться к вам. Вы же ее примете?

– Вы задумывались, на что будете жить, если появятся дети?

– Дети? Да, Беатрис их хочет. – Он неопределенно улыбнулся. – По-моему, они только и делают, что носятся как угорелые.

– За них тоже придется платить. Это расходы.