Вечная заслуга Рокфеллера в том, что так много компаний «Стандард Ойл» процветало до конца века, контролируя значительную долю и американской, и мировой нефтяной промышленности. Приемных детей Рокфеллера будут видеть везде: «Стандард Ойл, Нью-Джерси» («Эксон»), «Стандард Ойл, Нью-Йорк» («Мобил»), «Стандард Ойл, Индиана» («Амоко»), «Стандард Ойл, Калифорния» («Шеврон»), «Атлантик рифайнинг» (АРКО и затем «Сан»), «Континентал ойл» («Коноко»), сегодня подразделение «Дюпон» и «Чизбро-Пондз», которая начинала с переработки вазелина. Три отпрыска – «Эксон», «Мобил» и «Шеврон» – войдут в группу «Семи сестер», доминирующую в нефтяной промышленности мира ХХ века; четвертая сестра, «Бритиш Петролеум», позже поглотила «Стандард Ойл, Огайо», тогда известную как «Согайо». Разумеется, это не входило в планы антимонополистов, но они помогли сохранить наследие Рокфеллера для потомков и, несомненно, сделали его самым богатым человеком мира.

Национальная жажда бензина привела к дикому росту стоимости его акций в компаниях «Стандард Ойл», и было естественно, что у нефтяного короля разовьется страсть к автомобилям. Еще в 1904 году он держал автомобиль «Пирлесс» в Покантико. В 1910-е годы машины начали заполнять его каменный каретный сарай наравне со старомодными повозками и экипажами. Рокфеллера с молодости возбуждала скорость и движение, он устраивал гонки на лошадях по Юклид-авеню, а теперь совершал ежедневные выезды на машине за пятьдесят миль (ок. 80 км) или дальше. Но по-настоящему захватил его воображение мощный, сверкающий открытый автомобиль «Крейн-Симплекс» 1918 года. Удобный автомобиль, темно-красного цвета, с широкими подножками и шикарным интерьером с обшивкой из черной кожи, большой, как круизный корабль, мягко шел по ухабистым проселочным дорогам.

«Крейн-Симплекс» с удобством размещал семь человек, и Рокфеллер превратил дневные выезды в тщательно спланированные выходы в свет, рассказывая каждому, где сидеть, и сообщая шоферу точный маршрут. Рокфеллер всегда сидел посередине заднего сидения, как король на троне в своем передвижном дворе. Как и в игре в гольф, во время дневных выездов не позволялось вести личных или серьезных разговоров, только поддерживать обязательную веселость. Когда огромная машина шла по сельским дорогам, поднимая клубы пыли и обдувая пассажиров ветерком, Рокфеллер напевал, пел духовные гимны, посвистывал или шутил. Он стал распорядителем этих экскурсий, расслабленным и жизнерадостным, часто откидывался назад и мечтал, – но не оставлял состязательных инстинктов. Если мимо проносился молодой умник, Рокфеллер молча впитывал вызов, затем наклонялся вперед и спокойно инструктировал шофера: «Филипс!» «Да, сэр», – «Как быстро мы едем?» – «Тридцать три, сэр». – «Мы могли бы ехать немного быстрее?» Медленно, но неумолимо стрелка спидометра шла вверх, пока молодого автомобилиста не обгоняли – тогда Рокфеллер решительно и бесстрастно смотрел вперед, ничем не выдавая радости триумфа1. В этих поездках Рокфеллер засекал время по часам, и ему нравилось устанавливать новые рекорды скорости. «Филипс, – говорил он, – мы добрались до города в понедельник за час семнадцать минут. Посмотрим, что мы сможем сделать сегодня»2. Филипс улыбался, отдавал честь и шел на рекорд.

Автомобиль часто останавливался у лугов, и Рокфеллер с гостями могли отдохнуть на траве. Рокфеллер счастливо болтал с фермерами, если те оказывались поблизости, задавал им вопросы о семенах или удобрениях и передавал подсказки управляющим своих владений. Это был один из многих признаков, что в поздние годы Рокфеллер тянулся к невинным радостям пасторального детства. «Меня расстраивает склонность толпиться в городах, очень расстраивает, – сказал он однажды Библейскому классу. – Все не так, как пятьдесят лет назад, когда я был мальчиком. Сдается мне, когда города вырастут еще больше, страна в целом станет слабее»3. Он любил гулять по деревне Покантико в своем костюме для гольфа, с тросточкой в руках и мимоходом беседовать с соседями. Каждый год на свой день рождения он приглашал местных детей в Кайкат и там выставлял огромные горы мороженого, играл духовой оркестр, а над головой развивались флаги. Не соблюдая строгий образ делового человека, он даже становился на четвереньки и играл с детьми. В поздние годы эта легкость с детьми стала одной из его заметных черт.

При всей праздной легкости жизни на покое, Рокфеллера никогда не покидало чувство опасности, подстерегающей в тени. В 1912 году он получил угрозы от «Черной руки», сицилийского и итало-американского тайного общества, шантажистов и террористов. В качестве мер предосторожности Младший, Эбби и дети перебрались в Лейквуд на осень, а в Покантико усилились меры безопасности. Старший воспринял угрозы достаточно серьезно, в Кайкате установили специальную сигнализацию с кнопкой у него под подушкой. Если он слышал воров или необъяснимые шумы, он нажимал кнопку, и в деревьях, в трех или четырех местах, начинали мигать маленькие незаметные лампочки; ночной охранник затем перезванивал Рокфеллеру, убедиться, что он в безопасности.

Значительную часть свободного времени Рокфеллер уделял религии. Перед завтраком он с трепетом читал молитву, затем зачитывал вслух страницу из «Моих ежедневных размышлений на круглый год» преподобного Джона Генри Джоветта, сторонника жесткого бескомпромиссного христианства, предостерегающего читателей от гордыни, вожделении и жадности. Джоветт проповедовал стоическое спокойствие перед лицом ненависти и предупреждал, как опасно таить обиду на врагов – этот совет Рокфеллер, должно быть, принял близко к сердцу. За завтраком гостям предлагалось читать поэмы или избранные отрывки из Нового Завета. Перед сном Рокфеллер обращался за утешением еще к одной книге проповедей под названием «Добрая ночь оптимиста», так что дни его скрепляло утешение религии.

Рокфеллер чувствовал, что годы его отставки окутаны добродетельностью, но американский народ никогда толком в это не верил. При всей хорошей работе Рокфеллеровского института медицинских исследований и Совета по всеобщему образованию, основателя все еще обвиняли в том, что он копит богатство. Газеты применяли собственное сильное давление, показывая, что его дары никогда не были сравнимы с дарами Эндрю Карнеги и не соответствуют его растущему состоянию. Один статистик в 1906 году подсчитал, что, если Рокфеллер просто будет получать проценты со своих денег, через тридцать лет он будет сидеть на груде из девяноста миллиардов долларов.

Еще в 1901 году Рокфеллер осознал, что ему необходимо создать фонд такого масштаба, чтобы он затмил все, сделанное ранее, и он играл с идеей учреждения благотворительного треста: «Так давайте положим основание учреждению, тресту, пригласим директоров, способных поставить своей жизненной задачей, при нашем личном содействии, повести это предприятие благотворительных учреждений по продуктивному и верному пути»4. Фредерик Гейтс оживил идею в июне 1906 года, написав Рокфеллеру: «Я жил с вашим огромным состоянием каждый день в течение пятнадцати лет. Я посвящал ему, его увеличению и применению все мои мысли, пока оно не стало частью меня, как будто моим».5 Собрав все свое красноречие, Гейтс гремел: «Ваше состояние нарастает, нарастает, как лавина! Вам нужно успевать за ним! Его следует раздавать быстрее, чем оно растет! Если этого не сделать, эта лавина накроет вас, и ваших детей, и детей ваших детей»6. Если Рокфеллер не будет действовать быстро, пророчил Гейтс, его наследники растратят деньги или будут отравлены их властью. Решение он предлагал следующее: создать «постоянные благотворительные организации на благо человечества», которые давали бы деньги на образование, науку, искусство, сельское хозяйство, религию и даже гражданское мужество7. Эти тресты представляли бы собой нечто новое в американском обществе: частные деньги под управлением компетентных попечителей для народного блага. «Фонды следует сделать такими крупными, что человек, ставший попечителем одного из них, сразу же превращался бы в общественного деятеля, – объяснял Гейтс. – Они должны быть такими крупными, что их управление станет вопросом общественной заботы, общественного запроса и открытой критики»8.