— Если бы я не знала, что вы юрист, то после этой речи у меня не осталось бы сомнений, — заметила я. — Кажется, вы только что сказали, что подозреваете моего мужа в том, что он желает отдать ружья индейцам, а вы этого не хотите. С другой стороны, если он хочет вооружить собственный отряд полиции, то это может быть не так уж плохо в том случае, если вышеупомянутая полиция действует согласно вашим пожеланиям. Я права?

В его глубоко посаженных глазах блеснула искра веселья, и он почтительно склонил голову в мою сторону.

— Ваша проницательность меня совершенно обезоруживает, мэм.

Я кивнула и сложила веер.

— Ясно. И каковы же ваши пожелания, могу я узнать? Я не стану спрашивать, почему именно Джейми должен принять их во внимание.

Он рассмеялся, его обрюзгшее лицо, и без того раскрасневшееся от жары, приобрело еще более глубокий оттенок под модным париком.

— Я желаю справедливости, мэм, — падения тиранов и торжества свободы, — ответил он. — Этого обязан желать всякий честный человек.

«…единственно во имя свободы, кою каждый добрый человек утратит лишь вместе с жизнью». Строчка эхом отозвалась у меня в голове и, должно быть, отразилась у меня на лице, потому что мой собеседник как-то особо внимательно на меня смотрел.

— Я очень высокого мнения о вашем муже, мэм, — добавил он спокойно. — Вы передадите ему мои слова? — Мужчина поклонился и развернулся, не дождавшись ответа.

Он не понижал голос, пока говорил о тиранах и свободе, — я видела, как люди оборачивались на него, теперь мужчины на поляне там и тут сбивались в группы, переговариваясь и глядя на шагающего Форбса.

Я рассеянно сделала глоток лимонада, поэтому пришлось проглотить неприятную жидкость. Обернувшись, я поискала глазами Джейми — он отошел немного в сторону и о чем-то беседовал с майором Макдональдом.

Все происходило быстрее, чем я думала. Я считала, что республиканские настроения были не так уж популярны в этой части колонии, но, судя по тому, как открыто Форбс высказывался на таком сборище, они набирали силу.

Я повернулась, чтобы посмотреть на юриста, и увидела, что к нему подошли двое мужчин, их лица были искажены гневом и подозрениями. Я была слишком далеко, чтобы услышать, что они говорят, но позы и выражения были достаточно красноречивы. Напряжение между ними нарастало, слова становились все горячее, и я снова беспокойно посмотрела на Джейми. В последний раз, когда я была на подобном барбекю в Риверане, как раз перед войной регуляторов, на лужайке случилась драка, и теперь, похоже, она могла случиться снова. Алкоголь, жара и политика — идеальный рецепт для вспышек насилия на любом публичном сборище, не говоря уж о тех, где были исключительно шотландские горцы.

И насилие могло случиться — мужчины столпилось вокруг Форбса и двух его оппонентов, уже сжались кулаки, — если бы с террасы не загудел гонг Иокасты, заставив всех с удивлением обернуться.

На перевернутой табачной бочке, подняв руки в воздух и улыбаясь гостям, стоял майор, лицо его было красным от жары, пива и воодушевления.

— Ceud mile fàilte![122] — прогремел он на гэльском. — И тысяча добрых пожеланий нашим почетным гостям! — продолжил он, махая рукой в сторону Макдональдов, которые стояли по обеим сторонам от него, улыбаясь и кивая в ответ на аплодисменты. Судя по их реакции, они не были удивлены таким приемом.

Еще пара вступительных фраз, тонущих в приветственных криках толпы, и Джейми с Кингсбургом осторожно подняли миссис Макдональд на бочку, где она неуверенно закачалась, но тут же восстановила равновесие, схватившись за головы мужчин, и лукаво посмотрела на смеющуюся публику.

Она улыбнулась толпе, и люди заулыбались в ответ, тут же притихнув, чтобы было лучше слышно. У нее был чистый высокий голос, и она явно привыкла говорить на публике. Я стояла слишком далеко, чтобы слышать каждое слово, но без усилий улавливала общий посыл.

После благодарностей хозяевам и шотландской общине, которые так тепло и щедро встретили ее семью, она произнесла пламенную речь против явления, которое она называла «фракционизмом»[123], призывая слушателей подавить эту опасную тенденцию, которая сулила смуту, ставила под угрозу мир и процветание, которых они достигли своей усердной работой в этой далекой земле и ради которых стольким рискнули.

И я с немалым удивлением вдруг поняла, что она права. Я слышала, как Бри и Роджер спорили об этом — почему некоторые горцы, которые так пострадали от английской Короны, сражались на стороне англичан?

— Потому что, — говорил Роджер рассудительно, — им было что терять, а вот выгод было мало. К тому же они лучше других знали, что это значит — воевать с англичанами. Думаешь, те люди, что пережили зачистки Камберленда, уплыли в Америку и выстроили новую жизнь с нуля, хотели пережить это снова?

— Но ведь они наверняка хотели бороться за свободу, — запротестовала Бри. Роджер посмотрел на нее с цинизмом во взгляде.

— У них есть свобода, и намного больше, чем в Шотландии. В случае войны они рискуют ее потерять и отлично это понимают. К тому же, — добавил он, — почти все они дали клятву верности Короне. Так просто они ее не нарушат, уж точно не ради еще одного безумного и, несомненно, кратковременного бунта. Это вроде… — он нахмурил брови, подыскивая подходящую аналогию. — Вроде «Черных пантер»[124] или движения за гражданские права. Всем понятна борьба за идеалы, но средний класс видел в них угрозу, и им просто хотелось, чтобы они исчезли и жизнь снова стала мирной.

Проблема, конечно, была в том, что жизнь никогда не была мирной, и это конкретное безумное движение никуда не денется. Я видела Брианну с краю от основной массы людей, она скептически хмурилась, слушая высокий чистый голос Флоры Макдональд, превозносящий верность как главную добродетель.

Я услышала низкое «хмф» где-то рядом, за моей спиной, и, обернувшись, увидела Нила Форбса, чей вид выражал крайнее неодобрение. Теперь к нему прибыло подкрепление — трое или четверо других джентльменов стояли рядом, с опаской поглядывая по сторонам, но делая вид, что это вовсе не то, чем они заняты. Наблюдая за настроениями толпы, я подумала, что они оказались в абсолютном меньшинстве — пропорция составляла примерно две сотни на одного, при этом большинство все сильнее укреплялись в своем мнении по мере того, как алкоголь насыщал кровь, а речь подходила к кульминации.

Отвернувшись, я вновь посмотрела на Брианну и поняла, что теперь она тоже обратила внимание на Форбса, а Форбс — на нее. Высокие,