Барон адресовал свой очерк о Круппе вниманию американской администрации. Ответом стала публикация толстого тома, где были собраны документы и заключения экспертов на немецком языке. Книгу отправили во все библиотеки трех западных зон оккупации, чтобы немцы могли сами узнать, за какие преступления осужден был Альфрид. Но не получилось. Преемник Клея, считая, что это издание повредит немецко-американской дружбе, изъял сборник документов. Поэтому единственной доступной немцам книгой о процессе Круппа оставалось эмоциональное сочинение его дяди.

* * *

Конечно, в тюрьме Крупп чувствовал одиночество. Брат, дядя и мать навещали его не так уж часто, а долгое лишение свободы всегда действует на человека угнетающе. Однако гордыня оставалась стержнем его духа. Крупп хотел быть сильным. Его письма к бывшей жене Аннелизе Бар, где он спрашивает о сыне, носят вежливо-безличный характер. Во время свидания с ней самой он держался любезно, но холодновато. Переписка с одной из ее подруг носила гораздо более теплый характер. В дни ее юности Альфрид знал ее как Веру Хоссенфельд. Энергичная и искушенная в отношениях с мужчинами, беленькая и игривая, как котенок, Вера втайне от Аннелизе сама начала писать ему. Он отвечал: что-то в ее письмах трогало его очень глубоко. Но что он сам мог дать женщине в его-то нынешнем положении?

Держась своей роли, Альфрид даже отверг возможность ненадолго выйти на свободу, в связи со смертью отца. Это произошло почти через полтора года после его водворения в Ландсберг, 16 января 1950 года. Бертольд известил Альфрида телеграммой. Начальник тюрьмы выразил Круппу соболезнования, тогда заключенный спросил, нельзя ли получить отпуск, чтобы помочь матери. Оказалось, что это возможно, но Круппа повсюду должен сопровождать охранник в штатском. Крупп повернулся и молча вышел из кабинета.

Таким образом, проблему похорон должен был решать Бертольд. Он оказался в непростом положении. Фамильный участок на кладбище Кетвиг-Гейт был теперь занят новым эссенским вокзалом, Блюнбах все еще был в руках американцев, а венские власти, которые могли бы помочь, не питали особой любви к Дому Круппов. Бертольду пришлось остановиться на кремации в Зальцбурге. Однако оставался вопрос о захоронении праха. Тогда-то Бертольд вспомнил про Обергромбах, небольшое поместье Боленов в Бадене, где в это время никто не жил. Оно и было выбрано местом захоронения.

Тэйлор предсказывал, что уход Густава из жизни станет сигналом к атаке на решение суда о конфискации имущества. Действительно, Кранцбюлер воспользовался такой возможностью, и через неделю Берта предъявила права на собственность династии, которую ее адвокаты оценивали в 500 миллионов долларов. Ответа не последовало. После того как Крупп специальным указом Гитлера был объявлен единственным наследником и собственником концерна, даже его мать и братья не могли получить своей доли имущества.

Крупп между тем находился в заключении уже около пяти лет. считая с момента ареста. Он помнил рейх 1945 года, лежавший в руинах. Теперь же, судя по газетам и слухам, доходившим до Альфрида, в стране произошли большие перемены. Промышленность была в значительной мере восстановлена, экономика развивалась быстрыми темпами. В это время немцы заговорили о западногерманском «экономическом чуде». Повсюду наблюдались удивительные изменения. Несколько цифр дают представление об этом. За пять лет национальный валовый продукт возрос на 70 процентов, объем экспорта увеличился в семь раз. В Германии строилось в восемь раз больше жилых домов, чем во Франции. Добыча угля в Германии удвоилась, ежегодное производство стали возросло в четыре с лишним раза, и рост мог быть еще выше, если бы не определенные ограничения, наложенные союзниками. Во многом благодаря Руру усеченный рейх превзошел экономический пик 1936 года – лучшего за довоенный период. Безработица сократилась на 3,5 процента, и уровень ее продолжал снижаться. В своем экономическом развитии Германия уже шла в ногу с Англией и возобновила конкуренцию за мировое первенство. И вспомним, что до 30 процентов старого рейха находилось в советской зоне.

Какова же причина всего этого? Газеты писали, что процветание было достигнуто благодаря системе свободного предпринимательства. Однако с этим вряд ли согласились бы магнаты Рура. Конечно, многое сделал министр экономики Людвиг Эрхардт, но и он был не слишком сильным поборником свободного предпринимательства. Его наибольший вклад состоял в поддержке промышленников государственными кредитами и ослаблением налогов. Кроме того, согласно плану Маршалла и Европейской программе восстановления, предусматривалось выделение 4 миллиардов долларов в помощь разрушенной экономике рейха. Когда же все увидели «экономическое чудо», то многие, получившие выгоду от этих программ, выказывали к ним такое же отношение, как Густов в 1920-х годах к «плану Дауэса». Вполне понятно: их самолюбие было уязвлено. Один стальной заводчик говорил автору этих строк: «План Маршалла ни при чем. Это было немецкое чудо». Химический барон вторил ему: «Мы встали на ноги благодаря упорному труду. Европейская программа значила не слишком много».

Скажем прямо, 4 миллиарда долларов хоть что-то да значили. Однако «экономическое чудо» было создано не только благодаря этому. Оно питалось из многих источников. Одним из главных – без вопросов – было сильнейшее тевтонское стремление к первенству на континенте и трудолюбие немцев. Важно и то, что американцы ликвидировали ряд картелей, расчистив дорогу другим, хотя магнаты Рура и отрицали это. Вдобавок немцы в то время не участвовали в гонке вооружений и не имели мертвого груза военных бюджетов, тогда как Франция и Англия тратили миллиарды на военные расходы.

Парадоксальный факт: разбитые немецкие промышленники появились из-под развалин и дыма 1945 года, имея никем не замеченный, но очень существенный актив. Да, кирпичная кладка заводских стен была разрушена в пыль, но станочный парк остался в неприкосновенности. Надо учесть также, что за шесть лет поражений и побед производство станков в Руре удвоилось. Значительная часть их находилась в подвалах, где эти машины смазывали дважды в неделю и хранили до лучших времен.

И все же, при всей стойкости и непревзойденном трудолюбии германцев в создании «экономического чуда» 1950-х годов, сыграли большую роль внешние факторы.

После поражения рейха голландские порты стали работать вполовину своих прежних возможностей. Бельгийская горная промышленность, работавшая прежде на Германию, также переживала упадок; это относилось и к шведским рудникам, поскольку и они были тесно связаны с немецкой экономикой. Союзники тщетно пытались создавать в Руре легкую промышленность – край вовсе не был приспособлен к этому. Он всегда оставался германской кузницей, а не ткацкой фабрикой.

Рурские магнаты понимали, что они нужны Европе, и потому могли поторговаться. Время работало на них. После провала Московской конференции в апреле явно обозначился разрыв между СССР и его бывшими союзниками. Постепенно изменилось и отношение американцев к Круппу. Но политические ритуалы часто отстают от развития событий. Днем рождения новой Германии стало 12 мая 1949 года. В этот день русские, наконец, прекратили блокаду Берлина, потерявшую смысл из-за воздушного моста американцев, и Клей отбыл на Франкфуртскую конференцию. В сентябре того же года в Бонне немецкие политики, не имевшие «нацистского прошлого», выработали конституцию нового государства. Клей одобрил этот проект. Через три месяца были проведены выборы в Бонне, и Конрад Аденауэр стал первым послевоенным немецким канцлером. США, Англия и Франция объявили о прекращении действия военной администрации. В дальнейшим каждая из них должна быть представлена верховным комиссаром.