Зашёл разговор и о старшем лейтенанте Кривенченко, предложившем Михайлашеву должность начальника штаба будущего отряда, а пока небольшой группы.

Котельников сразу спросил о намерениях Михайлашева. Из ответа стало ясно, что предложение соблазнительно, тем более в ситуации, когда комбриг недоволен им из-за вывода личного состава из блокированного района.

– Но я мало времени в бригаде – и вдруг переметнусь, – покраснев, заметил Михайлашев. Сослался на то, что с людьми бригады его связывают самые добрые отношения, много проведенных операций и боёв на протяжении почти полутора лет. К тому же он чекист и обязан оставаться в осназе НКВД.

– И теперь мне расстаться со всеми вами как-то трудно. Пойми меня, Юра! Поэтому я отказался от предложения Кривенченко.

Котельников выслушал его, после чего прямо сказал:

– Дело твоё, Коля. Но совершишь большое упущение, если не согласишься. Надеюсь, это останется между нами. Если бы ты не спас бригаду от разгрома и возникшего в связи с этим недовольства тобой нашего комбрига, поверь, я не стал бы вмешиваться с советом.

Котельников достал из полевой сумки журнал и указал на место, где было записано содержание отправленной в Центр радиограммы, в которой комбриг требовал «санкцию на расстрел комвзвода Михайлашева Николая за самовольное решение увести весь личный состав бригады за пределы района дислокации, отсутствие которой продолжалось почти месяц».

Михайлашев покраснел, затем лицо его стало мертвецки-белым. Молча вышел. Но тут же вернулся, сказал в растерянности несколько слов признательности, подтвердил, что «прочитанное замрёт», и поспешно удалился.

Часа через полтора доктор Бронзов заглянул в шалаш связистов. Котельников вышел к нему. Доктор сообщил:

– Наконец-то Михайлашев дождался Кривенченко. Тот долго отсутствовал. Коля принял его предложение. Кривенченко обрадовался, рассказал о своих планах, намерениях. Условились, что завтра утром Коля перейдёт под купол его парашюта. Но как отреагирует московское начальство на радиограмму комбрига?

– Трудно сказать. Думаю, там понимают не хуже нас.

Несколько дней спустя появился Михайлашев и, убедившись в отсутствии посторонних, тихо сказал:

– Ты мне открыл глаза… Не ожидал такой реакции нашего шефа. Наоборот, полагал, что руководство оценит сохранение личного состава! Все сыты, обуты и при своём оружии! Чего ещё ему не хватало? Не умён он… Нет-нет! Завистник или самодур.

– Ладно, – прервал Юрий собеседника. – Как говорится в таких случаях, замнём для ясности.

– Такое не забывается, Юра!

– Ладно, Коля. Хорошо, что принял правильное решение. Хотя мне не хочется с тобой расставаться. Вот уж кто сделал доброе дело – это Сашка Бронзов. Он рассказал мне о твоём намерении отказаться от предложения Кривенченко. Отсюда и моя реакция.

Насколько помнится, сам командир диверсионно-разведывательного мобильного отряда Кривенченко вроде бы не получил звания Героя. Здесь не исключена ошибка. Но Николаю Михайлашеву точно было присвоено звание Героя Советского Союза за действия в отряде Кривенченко. В послевоенный период в чине полковника Николай Михайлашев возглавлял городской отдел госбезопасности Минска.

Над разведчиками нависла серьёзная угроза. Интуитивно это чувствовали многие, но не были уверены до конца. Ряд фактов настораживал.

Сказать об этом во всеуслышание было делом очень не простым. Во-первых, каждый колебался: «А если не так?» И не только это: враги кругом – спереди, сзади, по сторонам и рядом. Возможно, пристроились, и удара следует ждать откуда угодно. Не все разведчики отдавали себе отчёт в этом. Не потому, что менее других понимали обстановку. А потому, что другие были более информированы. Не каждый имел доступ к подобной информации, а если и был участником какой-либо операции, то проводил её нередко вслепую, не зная исходных данных, причин или чего-то ещё, что было основным, главным. Но напряжённость ощущал каждый. Противник своими действиями также способствовал нагнетанию беспокойства. И в немалой мере партизанское командование.

Противник был не столько силен, сколько хитёр. При этом не столько враг отличался хитростью, сколько отдельные партизаны глупостью. На талантливых, одарённых, честных людей почему-то сваливались беды. А ведь на них держалось всё. Так было повсюду. Особенно во вражеском тылу. Мало того, что это был невидимый фронт, в нём самом шла ещё и невидимая борьба. Наряду с беспримерной отвагой случалось и умение самим создавать себе трудности, чтобы ценой огромных жертв впоследствии их преодолевать.

Начальнику штаба Белову бойцы и командиры подразделений ставили в заслугу решение хозяйственных вопросов. Он создал пекарню, пошивочную для начальства, мастерскую по ремонту одежды и обуви личного состава, организовал ремонт оружия, вплоть до ручных пулемётов. И многое другое, что нужно в повседневной жизни. Не будь у него столь ярко выраженного лизоблюдства и угодничества перед начальством да бездумного фанфаронства, ему бы цены не было.

Сам того не замечая, он проводил в жизнь всё, что считал нужным начальник разведки. Льстило, что тот генерал.

Во время отсутствия Котельникова начальник штаба капитан Белов неожиданно отправил с группой на задание лейтенанта ГБ (в армии капитан – существовала такая разница до тысяча девятьсот сорок третьего года) Панкратова, заменявшего командира связи. Очевидно, Сёмин остерегался не только Котельникова, но и его заместителя. Как человек исполнительный, тот не стал категорически отказываться от выполнения приказа. Не хотел, чтобы в штабе бригады подумали, что струсил, учитывая сложность, а стало быть, рискованность предстоявшего задания. В то же время он заявил Белову, что не имеет права покидать взвод связи. Но тот и слушать не стал. Уходя, Панкратов поставил об этом в известность шифровальщицу Галину Соловьёву.

Менее чем через неделю после ухода Панкратова с группой из Центра поступила радиограмма, в которой командиру бригады Шмакову в резкой форме ставилось в вину включение в задание единственного исполняющего обязанности командира связистов. В депеше приказывалось немедленно принять меры к отзыву его и прибытии в подразделение тотчас доложить.

За полторы недели до возвращения Котельникова на базу Панкратов уже исполнял свои прежние функции в группе связи. И тут выяснились некоторые причины, сделавшие нежелательным его присутствие на базе. Через день после ухода Панкратова начальник разведки вызвал к себе старшую радистку-шифровальщицу Галину Соловьёву и вручил ей текст депеши для отправки в Центр.

Столь обширного материала за весь период работы радистов ни разу не передавалось даже в течение целого месяца. Радиограмма состояла из восьмисот четырёх групп, каждая из которых насчитывала пять цифр!

Радисты передавали её на протяжении двух дней. «Крутилка» при усиленном вращении часто перегревалась. Во избежание выхода её из строя приходилось объявлять перерыв. В этом промежутке отдыхали и «крутильщики» – крепкие парни, сбрасывавшие с себя рубахи, походили на вырвавшихся из парилки. При вращении ручки динамо-машина ревела почти как сирена при объявлении воздушной тревоги. В такой обстановке радисты отстукивали цифры на ключе Морзе, по несколько раз сменяя друг друга, что тоже не было принято.