Она остановилась перевести дух:

— Да?

Он удивлённо оглянулся:

— Ты не знала? Моя мать была с Плавучего Авали, красивая светловолосая полукровка — ну, так мне говорили, сам-то я ничего не помню, ведь она покинула моего отца, едва отлучив меня от груди.

Воображение Лостары нарисовало образ Жемчуга, сосущего материнскую грудь, и эта картинка ей не понравилась.

— Так ты живорождённый?

И усмехнулась в ответ на его обиженное молчание.

Они направились вниз по тропе в сторону низины, где яростная буря Вихря ярилась, не стихая ни на миг; по мере приближения она нависала над ними, вздымаясь словно башня. Дело шло к закату. Еды практически не осталось, зато у них было вдоволь воды, набранной в ручье у развалин храма. Сапоги Лостары разваливались на ногах, а мокасины Жемчуга нынче больше напоминали изорванные тряпки. Швы одежды истёрлись и выгорели на бесконечном солнцепёке. Кожа потрескалась, а железные пластины после прохода через Путь Тирллан покоробились и покрылись патиной и пятнами ржавчины.

Лостара выглядела измождённой и потасканной; ей казалось, что с виду ей лет на десять больше, чем на самом деле. Ещё больше причин для всё возрастающей ярости и недоумения при виде свежего гладкого лица Жемчуга с ясными, сияющими глазами странной формы. Лёгкость его походки вызывала у неё желание огреть его по голове мечом плашмя.

— Как ты собираешься остаться незамеченным для Вихрь, Жемчуг? — спросила она, когда они приблизились к Стене.

Коготь пожал плечами:

— У меня есть план. Который, может, и сработает.

— Как типично для твоих планов. Скажи же мне, что за рискованную роль ты уготовил для меня?

— Рашан, Тир и Меанас, — ответил он. — Вечная война. Сама богиня не до конца понимает лежащий перед нами фрагмент Пути. Неудивительно, ведь она начинала, будучи крошечным невесомым духом. Я же, как ни крути, могу осмыслить… точно лучше неё.

— Ты вообще умеешь отвечать кратко? «Ноги натёр?» — «О, пути Моккра, Рашан и Омтоз Феллак, откуда отходят все боли ниже колен…»

— Ладно. Прекрасно. Я намерен укрыться в твоей тени.

— Что ж, к этому я уже привыкла, Жемчуг. Но не могу не указать на то, что Стена Вихря довольно плотно закрывает закат.

— Верно, но она от этого никуда не девается. Я просто буду ступать осторожно. Всё получится, если, конечно, ты не станешь делать резких неожиданных движений.

— В твоём обществе, Жемчуг, мне это и в голову не приходило.

— О, чудесно. Я, в свою очередь, чувствую необходимость указать на то, что ты упорно раздуваешь некое напряжение между нами. Несколько, ну, непрофессиональное. Довольно странно, но оно нарастает с каждым новым оскорблением в мой адрес. Некое особое кокетство…

— Кокетство? Безмозглый мужлан. Да я бы лучше посмотрела, как тебя повалит лицом вниз богиня и отлупит до полусмерти, просто ради удовлетворения…

— Вот именно об этом я и говорил, дорогая.

— Правда? То есть соберись я полить тебя кипящим маслом, ты в перерывах между криками требовал бы не трогать ничего у тебя в проме… — Она резко закрыла рот.

Жемчуг мудро промолчал.

Мечом плашмя? Нет, лучше насквозь.

— Я хочу убить тебя, Жемчуг.

— Я знаю.

— Но пока что я потерплю тебя в своей тени.

— Спасибо. А теперь просто иди вперёд ровным бодрым шагом. Прямо в стену песка. И не забудь прикрыть глаза, не хотелось бы повредить эти пламенные очи…

Она ожидала встретить сопротивление, но дорога оказалась лёгкой. Шесть шагов по безрадостному, охристому миру, затем на истощённую равнину Рараку, мерцающую в тусклом дымчатом свете. Ещё четыре шага по гладким камням, затем она развернулась.

Жемчуг с улыбкой поднял вверх руки с раскрытыми ладонями. Стоя в шаге от неё.

Она сократила дистанцию. Одна затянутая в перчатку рука потянулась к его затылку, вторая же, когда она приблизила свои губы к его губам, направилась куда ниже.

Несколько ударов сердца спустя они уже срывали одежду друг с друга.

Никакого сопротивления.

Меньше чем в четырёх лигах к юго-востоку с наступлением темноты неожиданно проснулся мокрый от пота Калам Мехар. Мучительные сны всё ещё отдавались эхом в его сознании. И вновь эта песня… наверное. Перерастающая в рёв, который разрывает глотку мира… Он медленно поднялся и сел, вздрагивая от уколов боли в мышцах и суставах. Когда ютишься в тесной сумрачной расселине, сон не приносит отдохновения.

И голоса, поющие эту песню… странные, но знакомые. Будто голоса друзей… никогда в жизни не певших. Ничего умиротворяющего дух — нет, эти голоса поют песнь войны…

Он нащупал флягу и щедрым глотком смыл с языка вкус пыли, затем потратил немного времени на проверку оружия и снаряжения. Когда закончил, сердцебиение улеглось, а дрожь покинула руки.

Каламу казалось: маловероятно, чтобы богиня Вихря могла ощутить его присутствие, ведь он не упускал возможности идти сквозь тени. И он хорошо знал, что в известном смысле ночь — не более чем тень. Если хорошо прятаться днём, есть надежда добраться до лагеря Ша’ик незамеченным.

Закинув мешок за спину, он двинулся в путь. Носившаяся в воздухе пыль почти закрывала звёзды. Несмотря на дикий и запущенный вид, Рараку была испещрена множеством троп. Многие вели к ложным или отравленным ручьям; иные — к верной смерти в песчаных пустошах. Из-под путаницы следов и старых клановых захоронений порой выглядывали остатки береговых дорог, уходящих на вершины гребней, бывших когда-то цепочкой островов вдоль обширного мелководного побережья.

Калам размеренным шагом двигался через унылый каменный пейзаж мимо полудюжины корабельных остовов. Окаменевшее дерево в сумраке напоминало серые кости, разбросанные по потрескавшейся земле. Вихрь поднял в воздух полотнище песков, обнажив древнюю историю Рараку, останки давно забытых цивилизаций, поглощённых тьмой прошедших тысячелетий. Было в этом что-то тревожное, словно шёпот из кошмаров, отравлявших его сны.

И эта проклятая песня.

Убийца шёл, и под ногами у него трещали кости морских обитателей. Воздух был неестественно неподвижен, не тронут и дуновением ветерка. Через две сотни шагов дорога вновь пошла в гору, карабкаясь на древнюю раскрошившуюся насыпь. Калам глянул вверх на гребень и застыл. Пригнувшись, он схватился за рукояти своих длинных ножей.

По насыпи двигался отряд солдат. Опущенные забрала шлемов, мерцающие в сумраке пики. Многие тащили раненых товарищей.

Калам насчитал около шести сотен. В середине колонны реял штандарт. На верхушке древка красовалась человеческая грудная клетка, рёбра были перевязаны двумя кожаными ремнями с притороченными черепами. Ниже по древку до самых бледных рук знаменосца были приторочены рога.