– Вот это мне нравится. Насчет бессмертия. Особенно теперь, когда у меня начинает ломить все тело.

Алисия крепко обняла его и поцеловала в щеку. Фермин почувствовал, что плачет, и потому избегал смотреть ей в лицо. Оба не хотели уронить свое достоинство за секунду до расставания.

– Не вздумайте задержаться тут и махать мне рукой с пристани, – предупредила Алисия.

– Не беспокойтесь.

Потупившись, Фермин слушал, как затихали шаги Алисии, неторопливо поднимавшейся по трапу. Не поднимая головы, он повернулся и зашагал прочь, засунув руки в карманы.

Фермин увидел Даниэля в конце причала. Тот сидел на краю, свесив ноги. Друзья переглянулись, Фермин тяжело вздохнул и опустился рядом.

– Я думал, что удрал от вас, – признался он.

– Это все ваш новый одеколон, которого вы не пожалели. Его можно учуять даже с дальнего конца рыбного рынка. Что она вам рассказала?

– Алисия? Страшную сказку на ночь.

– Может, поделитесь?

– В другой раз. У меня давние отношения с бессонницей, и я вам не желаю того же.

Даниэль пожал плечами:

– Боюсь, вы опоздали с предупреждением.

Гулкий паровой гудок прокатился по гавани. Даниэль кивнул в сторону лайнера, отдавшего швартовы и начавшего отчаливать от пристани:

– Корабли такого класса ходят в Америку?

Фермин кивнул.

– Фермин, помните, как мы с вами давным-давно приходили на это место, садились и чинили покосившийся мир ударами молотка?

– Но тогда мы еще думали, что его можно починить.

– Я по-прежнему так считаю.

– В душе вы остались наивным ребенком, хотя уже бреетесь.

Друзья сидели на причале и смотрели, как корабль рассекал отражение Барселоны в водах гавани, разрушая белой кильватерной струей самый удивительный в мире мираж. Фермин не отрываясь глядел на лайнер, пока корма не скрылась за бакенами у горловины порта, провожаемая стаей чаек. Даниэль покосился на друга:

– Вы здоровы, Фермин?

– Как бык.

– По-моему, я никогда не видел вас таким грустным.

– Значит, вам уже пора проверить зрение.

– Что скажете? Гульнем? Как вы посмотрите на приглашение выпить пива в «Эль Ксампаниет»?

– Спасибо, Даниэль, но сегодня я, пожалуй, откажусь.

– Вы что, забыли? У нас же вся жизнь впереди!

Фермин мягко улыбнулся ему, и впервые Даниэль осознал, что волосы на голове старого друга поседели.

– Это у вас, Даниэль. А меня ждут лишь воспоминания.

Даниэль пожал его руку и оставил одного со своими воспоминаниями и сожалениями.

– Возвращайтесь поскорее, – попросил он.

Всякий раз, когда Николас, его сын, приставал с вопросом, как стать хорошим журналистом, Серхио Вилахуана повторял одно и то же:

– Хороший журналист подобен слону: у него острый нюх, отличный слух, и, главное, он ничего не забывает.

– А бивни?

– А вот бивни он должен беречь, поскольку всегда найдется желающий спилить их.

Утром Вилахуана по обыкновению сначала отвел младшего сына в школу, а затем направился в редакцию «Вангуардии». Прогулки давали возможность подумать и привести мысли в порядок, прежде чем углубиться в дикие редакционные джунгли и взяться за главные новости дня. Как только он вошел в штаб-квартиру газеты на улице Пелайо, ему навстречу выскочил Женаро, уборщик, выполнявший мелкие поручения. Женаро в течение пятнадцати лет пытался убедить редактора перевести его стажером в спортивный отдел, надеясь однажды попасть на главную трибуну «Барсы», что являлось венцом его желаний.

– Это произойдет не раньше чем вы научитесь читать и писать, Женаро, а поскольку чудеса не случаются уже и в Фатиме, и вы не осилили ничего сложнее швабры, не бывать вам на главной трибуне даже во время отборочных матчей младшей возрастной группы, – обычно отвечал ему редактор Мариано Кароло.

Заметив Вилахуану в дверях редакции, Женаро с серьезным видом торопливо подошел к журналисту.

– Сеньор Вилахуана, тут вас дожидается проверяющий из министерства, – пробормотал он.

– Снова? У этих людей нет занятий поинтереснее?

Вилахуана с порога обвел взглядом помещение и распознал неповторимый силуэт своего любимого куратора, субъекта с напомаженными волосами и телом, имевшим форму груши. Он занял пост у письменного стола журналиста.

– Ах да, вам ведь доставили бандероль! – воскликнул Женаро. – Сомневаюсь, что там бомба, так как я споткнулся и вместе с ней упал на пол, но мы пока все живы.

Вилахуана забрал пакет и поспешил развернуться в обратном направлении, чтобы избежать свидания с инспектором, типом крайне неприятным, который неделями старался застигнуть его на месте преступления, а затем отчитывать за публикацию статьи о братьях Маркс[79], представлявшейся ему апологией международного масонства.

Вилахуана зашел в небольшое кафе, притаившееся в тени de profundis[80] на улице Тальерс и получившее в народе наименование «Смрадный вертеп» из-за обилия журналистов, танцовщиц и певичек из кабаре и прочей фауны крайнего севера Раваля, которые составляли его постоянную клиентуру. Вилахуана заказал чашку кофе и спрятался за дальним столиком в глубине заведения, куда не проникал ни один луч солнца. Удобно устроившись, он стал рассматривать бандероль: на туго набитом конверте, перетянутом для прочности клейкой лентой, значилась его фамилия и адрес «Вангуардии». Почтовая марка, наполовину стершаяся, указывала, что послание пришло из Соединенных Штатов Америки. Подпись была лаконичной:

К инициалам прилагался схематический рисунок винтовой лестницы. Оттиск аналогичного изображения украшал обложку всех романов из серии «Лабиринт призраков» Виктора Маташа. Вскрыв конверт, журналист вынул пачку документов, перевязанных бечевкой. Под узлом он заметил карточку с грифом отеля «Алгонкин» в Нью-Йорке, где было написано: «Хороший журналист сумеет раскопать историю, которую необходимо рассказать…»

Вилахуана нахмурился и развязал бечевку. Разложив на столе кипу бумаг, он принялся разбирать списки, газетные вырезки, фотографии и записи, сделанные от руки. Минуты через две понял, что́ за материалы лежат перед ним.

– Боже мой, – прошептал он.

В тот же день Вилахуана предупредил по телефону, что подхватил очень заразную инфекцию, превратившую желудочно-кишечный тракт в минное поле, и он не придет в редакцию до конца недели, опасаясь обречь коллег на непрерывное паломничество в уборную. В четверг Мариано Кароло, редактор газеты, почуяв что-то, явился к нему домой с рулоном туалетной бумаги.