сами прячутся в укрытие. Козлу, естественно, несдобровать. Вы мне нравитесь. Уж не знаю почему, но нравитесь. Мне отвратительно, что из вас делают козла. Вы так старались добиться правды — как вы ее понимали.

— Приятно слышать, — сказал я. — Но если я подставляю голову, чтобы ее оттяпали, это моя голова и мое дело.

— Не лезьте в герои, дурак вы этакий, — резко сказала она. — Не обязательно подражать одному нашему знакомому, который решил стать козлом отпущения.

— Если вы пока в городе, могу угостить вас стаканчиком.

— Угостите лучше в Париже. Осенью Париж очарователен.

— Я бы с удовольствием. Слыхал, что весной он еще лучше. Не знаю — никогда не был.

— Судя по вашему поведению, никогда и не будете.

— До свидания, Линда. Надеюсь, вы найдете то, чего ищете.

— До свидания, — холодно сказала она. — Я всегда нахожу то, что ищу. Но когда нахожу, не понимаю, зачем искала.

Она повесила трубку. Остаток дня прошел тихо. Я пообедал и поставил «олдс» в ночной гараж, проверить тормозные колодки. Домой поехал на такси.

Улица, как обычно, была пуста. В почтовом ящике лежала реклама мыла. Я медленно взобрался по лестнице. Вечер был теплый, в воздухе висела легкая дымка. Деревья на холме притихли. Безветрие. Я отпер дверь, начал ее открывать и замер, успев приоткрыть сантиметров на двадцать. Внутри было темно, ни звука. Но я чувствовал, что в комнате кто-то есть. Может быть, слабо скрипнула пружина или я уловил отсвет от белого пиджака. Может быть, для такого теплого тихого вечера, в комнате было недостаточно тепло и тихо.

Может быть, в воздухе стоял еле ощутимый запах человека. А, может быть, у меня просто нервы были на пределе.

Я ступил с крыльца вбок, на землю, и пригнулся возле кустов. Ничего не произошло. Внутри не вспыхнул свет, не слышалось никакого движения. Слева на поясе, в кобуре, у меня был засунут револьвер, рукояткой вперед, — короткое дуло, 38-й калибр, полицейского образца. Я выхватил его, и опять ничего не случилось. По-прежнему тишина. Я обозвал себя проклятым дураком. Выпрямился, занес ногу, чтобы шагнуть к двери, и тут из-за угла вынырнула машина, быстро поднялась по холму и почти беззвучно остановилась у подножия моей лестницы.

Большой черный автомобиль, похожий на «кадиллак». Это могла быть машина Линды Лоринг, если бы не две вещи. Никто не отворил дверцу, и все окна с моей стороны были плотно закрыты. Я подождал и прислушался, скорчившись возле куста, но ничего не услыхал и не дождался. Просто темная неподвижная машина с закрытыми окнами у подножия моей лестницы. Если мотор работал, я этого не слышал. Потом с щелканьем включилась большая красная фара, и луч ударил рядом с домом, метрах в пяти. А потом, очень медленно, большой автомобиль стал пятиться, пока весь дом не попал в поле зрения фары.

Полицейские на «кадиллаках» не ездят. «Кадиллаки» с красными прожекторами принадлежат крупным шишкам, мэрам, начальникам полиции, иногда прокурорам. Иногда бандитам.

Луч стал шарить вокруг. Я лег ничком, но он все равно меня нашел. И застыл на мне. Вот и все. Дверца машины не открылась, в доме было по-прежнему тихо и темно.

Затем на секунду-две негромко взвыла сирена и умолкла. И тут, наконец, весь дом осветился, и человек в белом смокинге вышел на крыльцо и посмотрел вбок, на забор и кусты.

— Вылезай, дешевка, — произнес Менендес со смешком. — Гости приехали.

Я мог бы без труда его застрелить. Но тут он отступил назад, и стало слишком поздно, даже если бы и хотел. Затем открылось заднее окно машины — я услышал стук, когда его резко опустили. Потом заговорил автоматический пистолет — всадил короткую очередь в склон холма в десяти метрах от меня.

— Вылезай, дешевка, — повторил Менендес с порога. — Некуда тебе деваться.

Тогда я выпрямился и пошел, а луч прожектора прилежно следовал за мной.

Револьвер я сунул обратно в кобуру. Я поднялся на деревянное крылечко, вошел и остановился прямо возле двери. В глубине комнаты, скрестив ноги, сидел человек, на бедре у него лежал револьвер. На вид он был коренастый и свирепый, а кожа у него оказалась иссушенной, как у людей, живущих в жарком климате. На нем была коричневая куртка-ветровка на молнии, расстегнутая почти до пояса. Он смотрел на меня, и ни глаза его, ни револьвер не шелохнулись. Был спокоен, как глинобитная стена при лунном свете.

Глава 48

Я смотрел на него слишком долго. Сбоку я ощутил быстрое движение, а затем острую боль в плече. Вся рука, до кончиков пальцев, онемела. Я обернулся и увидел рослого мексиканца довольно злобного вида. Он не ухмылялся, просто наблюдал за мной. Загорелая рука с зажатым револьвером 45-го калибра опустилась. У него были длинные усы и пышная грива напомаженных, зачесанных назад черных волос. На затылке сидело грязное сомбреро, а концы кожаной тесемки свисали на заштопанную рубаху, от которой несло потом. Нет ничего кровожаднее, чем кровожадный мексиканец, как нет ничего добрее, чем добрый мексиканец, и, особенно, ничего печальнее, чем печальный мексиканец. Этот парень был крутого замеса. Таких больше нигде не делают.

Я потер плечо. Слегка закололо, но боль и онемение не прошли. Если бы я попробовал вытащить револьвер, то, наверно, уронил бы его.

Менендес протянул руку к мексиканцу. Тот, почти не глядя, кинул револьвер, а Менендес его поймал. Он подошел поближе, лицо его сияло от возбуждения.

— Ну, куда тебе врезать, дешевка? — Черные глаза так и плясали.

Я молча смотрел на него. На такие вопросы не отвечают.

— Тебя спрашивают, дешевка.

Я облизал губы и ответил вопросом на вопрос:

— Что случилось с Агостино? Я думал, что он за тобой револьвер таскает.

— Чик скурвился, — мягко произнес он.

— Всегда таким и был — как его хозяин.

У человека в кресле метнулись глаза вбок. Он почти что улыбнулся.

Крутой парень, который покалечил мне руку, не шелохнулся и не сказал ни слова. Но я знал, что он дышит. Чувствовал по запаху.

— Тебе что, по руке попали, дешевка?

— Споткнулся на лестнице.

Небрежно, почти не глядя, он хлестнул меня по лицу дулом пистолета.

— Ты со мной не шути, дешевка. Кончились твои шуточки. Тебе говорили по-хорошему. Если уж я лично приезжаю в гости и велю отвалить — надо слушаться. А не отвалишь, так свалишься и больше не встанешь.

Я чувствовал, как по щеке стекает струйка крови. Чувствовал щемящую боль от удара по скуле. Боль расползалась и охватила всю голову. Удар был не серьезный, но предмет, которым