– Значит, война? – В гневе вскричал Свенд, и голос его показался раскатом грома, после молнии ударившей в башню замка. – Война? Кто за Свенда? Люди добрые и верные, собирайтесь вокруг короля. Сыновья Золотоволосой, покажем этим людям истинную войну.

Тут он сбросил свой чёрный плащ, и из ножен вылетели семь мечей – сталь от яблока* до острия, на клинках которых пылали два слова, выведенные причудливыми буквами: «НА ЗАПАД».

И тогда всё вокруг озарилось сталью, и под грохот камней и свист стрел начался путь братьев к закату.

* * *

На залитых кровью улицах стонали и сквернословили; невысокие волны кровавыми языками слизывали кровь, стекавшую с гранитного причала.

И те, кто оставались на берегу, следили за тем, как один за другим отходили от берега корабли маленького флота Свенда. Он взял с собой на борт десяти кораблей лишь тех, кто молил об этом – в самый последний миг, терзаемых ранами, умирающих. Так было даже лучше, ибо лишь в последние мгновения вспоминали они о добре… о том, как хорошо быть среди верных.

Те же надменные, кто остался на берегу, угрюмые, неукротимые, терзаемые кошмарным и непонятным ужасом, худшим, чем сама смерть или вконец рассвирепевшая боль, видели, как все корабли радостно выходили из гавани под надувшимися парусами, вздымая весла, под счастливую песню тех, кто был на ладьях. Корабль Свенда шёл последним.

Ещё они видели, как, сняв шлем, преклонил он колена на палубе, как все вокруг убрали при этом в ножны клинки. И принц Роберт, взяв из рук Свенда причудливую корону, возложил её на голову коленопреклонённого брата, а тот всё стоял на коленях, пока корабль, удалившись от берега, не растворился в дымке. И никто из людей не видел больше Свенда и его братьев.

* * *

На этом кончается написанное Вильямом-англичанином, но позже – ночью – он обнаружил некую хронику, где было сказано:

«Весной мая пятьсот пятидесятого года, по смерти благого короля Свенда, добрые рыцари, отправившись на восток, высадились в гавани неизвестной земли. Там они обрели много кораблей, прочных, но странных, как бы работы старинных мастеров. Но не горели в этом городе маяки, направляя мореходов, не было слышно колокольного звона и песен, хотя город был велик и имел много добрых башен и дворцов. Ступив на сушу, они обнаружили – как ни трудно в это поверить – на причалах и улицах множество людей, мёртвых или стоявших без движения. Все они были белы, как только что высеченные из песчаника, – тем не менее, это были не статуи, но настоящие люди, ибо некоторые несли на себе жестокие раны, обнажавшие внутренности и строение плоти, жилы и кости.

Более того, улицы были влажны от крови, что обагряла волны у пирсов, капая с камня огромными каплями.

Увидев всё это, добрые рыцари нисколько не усомнились в том, что видят тяжкую кару, обрушившуюся на этот народ за грехи. Посему, войдя в церковь того города, они вознесли к Богу молитву о прощении сих людей, после чего, вернувшись на корабли, отправились прочь, немало удивляясь увиденному.

И я, Джон, написавший сию историю, видел всё это своими глазами».

А вы знаете, где она – Низшая Земля?

Я давно искал её, эту Низшую Землю, ибо там впервые увидел свою любовь.

В первую очередь, мне бы хотелось рассказать вам, как я нашёл её, но подступившая старость сделала слабой мою память. Подождите, позвольте подумать – быть может, я и вспомню, как всё это произошло.

Да, в ушах моих над унылыми равнинами всё поют и поют трубы, а слух и зрение до сих пор полны конского топота, копий, звона и блеска стали, оскаленных ртов, стиснутых зубов, криков, воплей и проклятий.

Как случилось, что доселе никто не находил её, ведь она близко от наших краёв! Но разве у нас есть время на поиски её или вообще чего-нибудь доброго, когда ото всех сторон нас осаждают такие насущные и необходимые заботы… заботы о великих вещах, колоссальных вещах, о, мои братья! А точнее – о пустяках, но кто же из людей понимает это?

Жизни, проведённые в суете, в старании сделать другого несчастным, в горестном непонимании сердечных устремлений ближних и далёких; жизни, отданные стремлению сделать несчастными тех, кого Господь не творил несчастными… Увы, увы! У кого из нас есть возможность отыскать Низшую Землю? У нас нет времени даже на поиски.

И всё же, кто не мечтал о ней? Кто, полагая себя несчастным – зная, что это всего лишь мечта, не ощущал вокруг своих ног прохладные волны, розы на собственном челе, не слышал ухом шёпота ветерков Низшей Земли в ветвях её лип и буков?

Итак, звали меня тогда именем Флориан. И принадлежал я к дому Лилии, как и отец мой – Лорд, а потом старший брат мой – Арнальд. И звали меня Флорианом де Лилейсом.

После, когда умер мой отец, разыгралась усобица между домом Лилии и Алым Харальдом, и вот её история.

Леди Сванхильда, мать Алого Харальда, осталась вдовой, имея на руках единственного сына. Когда же она, женщина княжеской крови, пригожая и свирепая, провела во вдовстве два года, король Уррейн прислал за ней, требуя согласия на брак. Помню, тогда, мальчишкой, я видел выезжающую из города кавалькаду, многие юные рыцари и сквайры прислуживали Леди Сванхильде в качестве пажей, и среди них был Арнальд – мой старший брат.

Я смотрел из окна и видел, как он шёл возле её лошади в весьма изящном белом с золотом костюме. Но вышло так, что брат мой споткнулся, а вместе с другими он нёс над головой этой дамы золотой полог, сразу провисший так, что даме этой пришлось нагнуть голову, но золотая парча всё же зацепилась за один из длинных и тонких золотых цветков, венчавших её корону. Она побагровела от гнева, и по гладкой коже лица вдруг разбежались морщинки, как на деревянной личине. Вцепившись левой рукой в наряд, она яростно дёрнула, раздирая уток и основу*. На зубце осталась целая прядь, но, посмотрев сквозь растрепавшиеся нити, Сванхильда привстала, а потом ударила моего брата позолоченным скипетром прямо по лбу… Красная кровь потекла на его одежду, однако, побелев как мел, брат не сказал ни слова, хотя был наследником дома Лилии. Моё маленькое сердце наполнилось гневом; я поклялся отомстить, как сделал тогда и он сам.

Пробыв королевой три года, Сванхильда переманила на свою сторону многих рыцарей и лордов короля Уррейна, убила мужа во сне и стала править вместо него. Сын же её, Харальд, возмужал и сделался могучим и известным рыцарем к тому времени, как я впервые надел панцирь.

И вот, однажды ночью, уже засыпая, я почувствовал, что к лицу моему прикоснулась ладонь. Вскочив в постели, я увидел возле себя Арнальда в полном доспехе.