это поистине высокое явление. Летописец-монах старается записать как можно больше и как можно скорее, пока не угасла эта земная жизнь, которую он так мало ценит. Он хочет этим послужить следующим поколениям и замолить литературным трудом свои грехи.

Мы не можем отказать себе в удовольствии привести для характеристики этих тружеников первого и второго периода рассказ из отдаленных веков, записанный одним из учеников Беды Достопочтенного, умершего в 735 г. С благоговением вспоминая своего учителя, дававшего пример исполнения долга и неустанного труда, он так описывает его кончину, эти предсмертные часы, в которые историк не позволял себе отдыха, посвящая их литературной работе, составлявшей заветную цель его уже угасавшей жизни[296].

«В последние дни учитель, — рассказывает Годберт, — был занят переводом на англосаксонский язык Евангелия от Иоанна и летописи Исидора Севильского. На Вознесение ему стало трудно дышать; ноги его начали пухнуть.

— Пишите скорее, — говорил он ученикам; — я не знаю, долго ли проживу еще.

Всю ночь он провел в молитве. На следующий день он диктовал до трех часов. Ученики ушли к божественной службе, только один из них остался при нем.

— Теперь остается только одна глава, дорогой учитель, — сказал ученик. Тебе не тяжело ли продолжать?

— Ничего, бери перо и пиши поскорее.

Ученик дописал последнюю строку.

— Теперь конец, — радостно воскликнул он.

— Да, конец, consummatum est, — согласился Беда, велел перенести себя на кресло и запел, восхваляя Отца, Сына и Духа Святого. И только он успел произнести это последнее слово, как испустил дух».

Историк умер на своем посту. И свершилось так потому, назидательно замечает ученик, что «преподобный трудился всегда во славу Господню, почему и отошел к сопричастию небесных радостей».

Третий период

Историография времен Возрождения. Переходя к XV в., мы вступаем как бы в новый мир, полный своеобразных красок, научных интересов, духовной жажды, благоговения к искусству, к пластичной форме, к чувственности. «Всему, что ни есть в мире, высшим убранством служит красота, — скажем мы словами друга Рафаэля, графа Кастильоне, — это победное знамя души, когда, причастная божественному, она небесной своей силой покоряет земную природу и пронизывает насквозь тьму телесного мира лучами своего света». Вместо аскетических церковных идеалов торжествует поклонение античной жизни, дошедшее до формализма с одной и до чувственной распущенности с другой стороны. Люди отринули всякие идеалы, кроме чувственных. С легкой руки Данте, Петрарки, Боккаччо — этих носителей высоких идей, выросших на почве Италии, — общество деятельно принялось за изучение классиков, за разборку древних рукописей; изобретение книгопечатания в 1455 г. быстро двинуло работу. С 1470 до 1500 г. в одной Италии напечатано 5400 сочинений. Это обновляющее движение заметно проявилось и в историографии. Великие произведения исторического искусства чарующе действовали на воображение современников XV в. В Италии не прерывалась связь с Древним Римом. Эта связь обусловливалась и историческими традициями, и языком, который царил на этой земле восемь столетий и который оставался там долго и впоследствии языком образованных людей. К нему легко было вернуться литературе, а историография и прежде велась большей частью на этом языке. Произведения XV в. в Италии отличаются от предшествовавших стремлением приблизиться к великим подлинникам, которые никогда не теряли обаяния.

В конце концов это не удалось, породив чопорную, дутую историческую литературу, чтение которой может быть делом лишь специалистов. Особый характер этих произведений проявляется и в направлении религиозных верований. В средние века памятники античной литературы не были в разладе с верой. В бенедиктинских монастырях (Монте-Кассино, Клюни, Сен-Галлен, Фульда), наряду со служебниками и молитвами, переписывались и классические сочинения. Это делалось по воле аббата или по благочестивому настроению монаха. Тогда те же античные произведения уживались мирно с искренним благочестием; они не Производили на веру разлагающего влияния. Теперь же они обусловили атеизм, потому что религиозный авторитет католицизма был уже подорван благодаря постыдному поведению пап. Потому с понятием о деятелях Возрождения обыкновенно соединяется протест против христианства.

Этот протест растет все сильнее; центр движения сосредоточивается во Флоренции. Чем были Рим для церкви, Венеция для торговли, тем стала Флоренция для литературной и художественной жизни. Феррари приводит в этом отношении интересные числовые данные касательно политических писателей в средние века до XVI столетия включительно. За этот период во всей Европе было 494 публициста, а в Италии 424, причем в одной Флоренции более 20, притом первоклассных публицистов, как, например, Данте и Петрарка. Во Флоренции деятели Возрождения в XV столетии выдавались энциклопедическим характером своих трудов, как: Леонардо Бруни (1369–1444), Поджио Браччиолини (1380–1459), Марсилио Фичино (1433–1499), Анджело Полизиано (1454–1495).

Леонардо Бруни (Аретино) (1369–1444). Первый и второй были историками по профессии. Бруни был родом из Ареццо и рассчитывал посвятить себя адвокатуре. Случай столкнул его с греком Хризоларосом, который тогда проповедовал во Флоренции классическую мудрость. Он увлек молодого аретинца, который так полюбил греческую науку, что занимался «днем, ночью и во сне». Через Поджио он получил место при римском дворе и был секретарем Бонифация IX, пап Иоанна XXIII и Мартина IV. Но сердце не участвовало в его служении римскому делу, хотя с Бонифацием IX он оставался в прекрасных отношениях, и, когда многие восстали против него, Бруни не покинул папу, как после не покидал Иоанна XXIII. В своих письмах он очень осторожен и, видимо, смягчает темные краски, которыми не любил злоупотреблять. Это ценно в гуманисте Возрождения. В 1427 г. он был приглашен на должность государственного секретаря во Флоренцию. Занимаясь государственными делами, он посвящал много времени историческим и юридическим трудам. Всегда скромный, ОН горделиво замечает, что был реформатором латинского языка и что в этом отношении никто не может стать рядом с ним. Говорят, что его «История Флоренции» дала ему такую славу, что иностранцы нарочно ездили во Флоренцию, чтобы хотя издали взглянуть на знаменитого человека. Его значение, как гуманиста и патриота, обрисовал Монетти в надгробной речи, возлагая на его останки золотую медаль и лавровый венок; он называет его звездой гуманизма, мудрецом и великолепным оратором. Его история ценна своим беспристрастием. По политическим стремлениям он был гвельф, но это не видно в его спокойном изложении, обнаруживающем опытного государственного человека. Он ищет причины событий; у него много философского исследования; он не довольствуется, подобно Виллани, одними письменными сообщениями источников. Для него история призвана оживить прошлое, т. е. представить людей со всеми чувствами и страстями. Переводчик довольно верно характеризует труд Бруни: «История весьма полезна для управления, ибо, рассматривая минувшие дела, можно лучше судить о настоящем и будущем и, таким образом, в делах города давать более мудрые советы. В истории можно видеть причины